– О, Господи, – молился он, – не отнимай у меня дочери. Что угодно… что угодно, только не это.
Томас не уходил из часовни. Он стоял на коленях. Власяница терзала ему кожу, но хотелось, чтобы боль была вдвое сильнее.
Пришел Уилл, и они стали молиться вместе.
– Ну, сын Ропер, – сказал Томас, – какие сейчас между нами религиозные разногласия? Мы просим одного и того же, мы хотим этого больше всего на свете. Она не должна умереть.
– Отец, я не могу представить жизни без нее, – сказал Уилл.
– И я, сын мой.
– Говорят, если она не придет в себя в первый же день, надежды нет.
– День еще не кончился. В каком состоянии ты оставил ее?
– Без сознания. Лежит в забытьи с закрытыми глазами. Я звал ее. Просил: «Маргарет, вернись ко мне и к детям».
– Уилл, прошу, не надо. Не растравляй мне душу. Томас подумал: «Я любил ее слишком сильно, любил больше всего на свете. Появясь на свет, она принесла мне радость, стала смыслом моей жизни. Она и есть смысл моей жизни. Слишком ли сильно любил я ее? Как легко причинять мучения телу, носить власяницу, бичевать плоть, лишать себя телесных радостей. Переносить такую боль нетрудно, но как перенести утрату любимого человека… как жить, когда та, кого ты любил больше своей жизни, больше всего на свете, отнята у тебя?»
– Если… если с ней что-то случится… – заговорил он.
Тут уже Уилл попросил его не продолжать. Он смог лишь покачать головой, по щекам его струились слезы. Но Томас продолжал:
– Я удалюсь от мира. Ничто не будет привязывать меня к этой жизни. Нет, мой сын, я не смогу жить так. Если Маргарет будет отнята у меня, я уже никогда не стану заниматься мирскими делами.
– Отец… прошу вас, не говорите больше об этом. Гоните от себя эти мысли. Она поправится. Должна поправиться. Давайте помолимся вместе.
Оба опустились на колени, стали молиться, и хотя Уилл понимал Бога, как Мартин Лютер, а Томас – как Папа Римский, каждый знал, что молятся они одному Богу.
Томас внезапно встал на ноги. Настроение у него поднялось.
– Уилл, когда Маргарет было всего два года, мы ездили в Нью-Холл к отцу ее матери. Маргарет играла в поле и заблудилась, не могла отыскать калитки, из которой вышла. Она в отчаянии бегала по полю и все не находила. Потом внезапно вспомнила, как я говорил ей, что в трудную минуту надо просить помощи у земного отца или у Отца Небесного. «А раз, папа, – рассказывала она, – я потеряла тебя, то опустилась на колени и спросила у Бога дорогу к дому. Когда поднялась с колен, мне было уже не страшно. Я спокойно шла вокруг поля, пока не увидела калитку». Я уже хватился ее и отправился искать, а она вошла в калитку, подбежала ко мне и сказала: «Папа, Господь указал мне путь к дому». Какая это прекрасная мысль, Уилл. Какая утешительная. Я сейчас стоял на коленях… испуганный… охваченный страхом, как Маргарет. Заблудился и не мог найти калитку к дому… к счастью. «Господи, – молился я, – укажи мне путь».
– Отец, вы переменились. Выглядите… спокойным… словно знаете, что она поправится.
– Кажусь более спокойным? Я действительно более спокоен. Чувствую себя, как она, когда поднялась с колен. Страх прошел. Я знаю, сын Ропер, что Бог укажет мне путь, как указал Маргарет. Мой разум спокоен, мысли уже не мечутся в беспорядке. Пойду в дом, посмотрю, как она. Пошли со мной, Уилл.
Мерси встретила их у двери в комнату.
– Никаких перемен, – сказала она, – я пыталась привести ее в сознание. Если нам это не удастся, она умрет.
– Мерси, поставь ей клистир.
– Папа, она очень плоха.
– До того плоха, что хуже ей уже не будет… разве что наступит смерть. Надо привести ее в чувство, так ведь? Вот от этого она очнется.
– Папа, я боюсь. Маргарет вправду очень плоха.
– Мерси, ты скована страхом. Да, боишься, потому что любишь ее, как и я. Она не пациентка, она твоя сестра. Ты укутала ее, наблюдаешь за ней, но от страха боишься пойти на риск. Я молился. Я почувствовал, Мерси, что вошел в близкую связь с Богом, и мой страх улетучился. Успокойся… забудь, что это наша любимая Маргарет. Если она не очнется, то умрет. Мы должны привести ее в чувство, Мерси. Должны. Ты с этим согласна. Ставь клистир.
– Папа, я сделаю, как ты хочешь, – спокойно сказала Мерси. – Оставь меня с ней.
Через полчаса она вышла из комнаты. Глаза ее сияли.
– Маргарет очнулась. Папа… Уилл… она просила войти вас обоих.
Они вошли и встали на колени по обе стороны кровати. Маргарет, слабая, с трудом узнающая их, переводила взгляд с одного на другого.
* * *
Трое мужчин в течение нескольких дней ликовали. Каждый из них боялся потерять ту, которую любили больше всех на свете, и каждый испытал огромное счастье, видя, что любимая поправляется.
Мужчинами этими были Уильям Ропер, сэр Томас Мор и король Англии.
Маргарет, бледная и похудевшая, поднялась с постели. Отец, казалось, не мог на нее наглядеться.
Они бродили вдвоем по саду и цветникам, иногда он напоминал ей об их общих радостях в дни ее детства; иногда отец и дочь смеялись над этими воспоминаниями, иногда плакали.
Томас говорил с ней о придворных делах откровеннее, чем с остальными; они вдвоем читали исправленный Эразмом Новый Завет.
Выздоравливая, Маргарет пережила немало счастливых часов.
Томас окружал ее всевозможной заботой; приносил из дома шаль, потому что ветер казался слишком сильным; не пускал на траву после дождя, чтобы она не промочила ноги. Радовался, что здоровье возвращается к ней, и она часто плакала, думая о том, какие огорчения принесла семье, особенно Уиллу и отцу, ее болезнь.
Узы между сэром Томасом и дочерью стали еще крепче.
Однажды в жаркий день, когда они сидели в саду, Томас расстегнул воротник мантии, и маленькая Анна Кресейкр, сидящая рядом, увидела его странную нательную рубашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85