Ц Ты хранишь верность одной женщине?
Крысолов рассмеялся, но невеселый это был смех.
Ц Если бы так. Но время Ц лучшее лекарство от любовных ран, девочка. Если
бы я хранил верность той женщине, которую люблю больше жизни, то мне стоил
о бы стать монахом. Но я не монах. И не забыл ту женщину. Потому что она может
мне дать то, что не можете вы, обычные люди. Да почему Ц обычные? Ц мотнул
он головой. Ц Просто Ц люди. Вестимо, брат рассказывал тебе про мою нече
ловеческую выносливость, храбрость и силу? Трудно скрыть свою анормальн
ость, когда бок о бок живешь с человеком долгое время, да еще и в экстремал
ьных условиях. Так вот, он почти не ошибся Ц я ведь не человек, мне это все м
ожно… Или просто дано… Или полагается? Не знаю. Но для меня любовь Ц это б
ольше, чем щекотание чувств или безрассудочный порыв. Это еще и сохранен
ие вида. А когда стремление сохранить вид совпадает с этим самым порывом
… Знаешь, Оксанка, у меня просто нет слов, чтобы объяснить все это. Да и заче
м тебе-то знать?
Баюкая девушку на руках, Крысолов вдруг почему-то увидел себя, укачивающ
его Оксану на руках, но уже окровавленную, полумертвую, шепчущую последн
ие слова. И он разобрал их Ц посиневшие губы прошептали «люблю». Стряхну
в энергичным движением головы видение, Крысолов крепче прижал к себе дев
ушку, словно попытавшись оградить от страшного финала короткой жизни, сп
асти. Но при этом зная, что ничего не волен изменить.
Ц Я обещал тебе сказку Мертвых Миров? Ц прошептал он. Ц Так слушай и не
пугайся. Все мы когда-нибудь заходим за Черту.


Сказка Первая. Безумие лейте
нанта Прэстона

Вечерний снег окутал своей пеленой Город, притушил сине-оранжевое свето
вое марево над ним, сделал его чуть живее. Голые деревья ждали, что снег ук
роет их, но хлопья были сухими и не липли на их тонкие обнаженные ветви. Ли
шь ели благодарно поникли мохнатыми лапами под тяжестью микросугробов
на своих колючих зеленых плечах.
Я стоял на платформе и бездумно курил, прикуривая одну сигарету от друго
й. Ждал электричку на Город. Причем вся бессмысленность ожидания была мн
е ясна, как божий день, Ц последняя электричка ушла в Город два часа наза
д, следовательно, первая будет часа через два с половиной, а то и три. И можн
о было провести эти часы в тепле и уюте, благо до дома Ц двадцать минут хо
дьбы. Но я стоял и курил, не в силах забыть монолог лейтенанта.
Темный полузаброшенный парк, засыпанный снегом, похорошел, в нем появила
сь какая-то несвойственная ему уютность и покойность. Аллеи слегка осве
тились тем странным внутренним свечением, которое присуще лишь свежевы
павшему снегу. Хлопья невесомо падали нам на плечи, застревали в волосах,
холодно, равнодушно и мягко ласкали наши лица.
Снег поскрипывал под подошвами высоких ботинок лейтенанта. Я старался с
тупать тише, чтобы скрип снега не заглушал слов Прэстона, часть из которы
х я все равно не слышал, Ц лейтенант говорил тихо, часто Ц куда-то в сторо
ну, а тут еще и моя глухота на одно ухо. И как я ни подстраивался, лейтенант в
се равно оказывался с моей левой, глухой стороны. Эта игра в «услышь ближн
его» держала меня в напряжении, утомляла. Содержание речей лейтенанта то
же оставляло желать лучшего. Лейтенант Прэстон положительно был безуме
н. Но крайне любопытным и последовательным безумием.
Что-то неразборчиво пробормотав, лейтенант повернулся ко мне всем корпу
сом, словно штурмовое орудие «Элефант». Темные его глаза уставились мне
в лицо, как стволы спаренных «эрликонов». Я поежился от такого взгляда.
Ц История мертва, мой друг, Ц отчетливо произнес лейтенант и странно ус
мехнулся. Ц Мы дохлебываем остатки былого величия, доедаем былую непре
рывность, сами производя лишь перфорированную субстанцию, которую имен
уем то «время», то «история». Истории более нет, ибо нет времени и нет репе
рных фактов, на коих историческое исследование может базироваться.
Он сделал паузу и закурил. «Возможно, Ц подумал я, Ц но что же осталось? И
что куда девалось?»
Ц История мертва, Ц повторил он. Ц Ибо богов упразднили, а герои вымерл
и. Где Геркулес и Персей? Где Уллис и Леонид Спартанский? Где Александр, Це
зарь, Брут, Иешуа, Пилат? Атилла, наконец? Где они все? Мы помним их рассудочн
о, помним Ричарда Плантагенета, Тэмучжина, псевдоистеричку Жанну, Спиноз
у, Леонардо, Рафаэля. Почему-то помним Гете, Амадеуса, Фридриха Прусского,
дуэт Бонапарт-Кутузов, Вольтера и князя Рымникского, Ницше, Брусилова, Гу
милева-старшего, Танака, полковника Тиббетса и Гессе, Брехта. Но как помни
м? Для чего?
Произнеся столь длинную тираду, он умолк, переводя дыхание, пару раз жадн
о затянулся и продолжил, не выпуская сигарету из губ. Пару-тройку слов он
произнес из-за этого неразборчиво, и я их не услышал.
Ц …помним их, как я уже сказал, чисто рассудочно, уподобляя своих историч
еских героев героям беллетристической литературы. Истории более нет Ц
она погибла под руинами мифа, язычества, магии. Сама стала мифом, легендой.

Раньше, когда живы были Зевс и Аполлон, Овайнио и Шива, Си-Ванму и Один, врем
я было сплошным и один герой наследовал другому, царство шло за царством.
Герои и цари не умирали, они просто отходили в тень Ц во тьму, если хотите,
Ц и продолжали там жить. Пусть непонятной, таинственной и сокрытой, но Ц
жизнью. И история текла. История героев, царей, святых и богов. История оди
ночек.
Ц Но… Ц начал я, желая возразить так: «Но и сейчас историю вершат личнос
ти». И вовремя остановился, понимая всю абсурдность этого заявления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136