если подняться сейчас по косогору в свою кибитку, то обратный путь даже голод не заставит нас проделать,— ноги налиты ломкой тяжестью, в голове, словно комариный зуд, звенят, скрежещут звуки лопат, чиркающих по камню, скрип бетономешалки; перед глазами — всполохи электросварки... Надо часа полтора лежать, не двигаясь, на раскладушке, чтобы прийти в себя.
Поужинав, медленно бредем домой. Да, невзрачная кибитка наша кажется нам уже не то что домом, а просто раем обетованным! А все московское — даже трудно представить себе. И настоящий дом наш, и лица родных, знакомых видятся отсюда сквозь туманную дымку, как что-то нереальное, непричастное к нам, таким, какие мы есть сейчас,— в робах, заляпанных бетоном (даже на бровях висят его серые бусинки), обгорелые на солнце, едва передвигающие ноги по пыльной дороге... А наше, реальное,— вокруг нас. Горы, спокойные, мудрые.. Выгоревшая на наших глазах трава. И весь этот поселок Лангар, который нам надо пройти из края в край.
Фанерные домики с шиферной крышей, совсем маленькие,— их здесь называют «юртами». Глинобитные кибитки с плоскими крышами. Был тут когда-то безвестный кишлак, теперь почти все местные жители продали свои жилища строителям и ушли в горы. И воцаряются здесь совсем другие нравы, порядки; близ юрт, кибиток семейные разбили уже огородишки, там, глядишь, и навес пристроили, беседку соорудили, совсем не азиатскую, а в одном из дворов визжит во весь голос запретный для «правоверных» поросенок... Неприхотливый народ строители! Где вбил кол — там и дом. Приспособятся и к сибирским лютым морозам, коли нужда придет, и здесь вот тоже чувствуют себя уверенно...
Оправдываем ли мы парня-уральца, готового пойти за пять «сребреников» на унижение, ребят, измывающихся над ним, Бориса, которому, «кроме одежки, жратвы да бабы для хозяйству», ничего не надо? Мишку, пропивающего свою душевную чистоту?
Оправдываем ли?.. Нет, не оправдываем.Но мы теперь лучше поняли их. И они дороги нам. Дороги тем, что работать они могут, как черти, да и еще многим, чего и не объяснишь сразу... Быть может, какому-нибудь чистенькому интеллигенту они покажутся до брезгливости грязными, грубыми, примитивно мыслящими и чувствующими; мы не скрывали: было и у нас в первую встречу с ними что-то от такого вот перепугавшегося интеллигента, словно бы ввалились все эти ребята буйной ватагой в нашу московскую прибранную до блеска квартиру. И должно быть, в своем протесте против такого нашествия мы были даже бы правы.
Но теперь-то мы знаем: они — наши друзья, и наш дом — их дом.А жизнь идет своим чередом. Каждое утро мы уходим по тропе над саем к ДЭС, и все больше на ней земляных проплешин, выбитых нашими каблуками. И бетон — идет, идет! Мы уже выводим фундамент под следующий дизель. Распиваем вечерами в чайхане чаи с мучнистым, чуть сладковатым «печаком», играем в пинг-понг и волейбол и открываем для себя все новых людей...
ВАЛИНА ЛЮБОВЬ
Думается, что решающую роль в этом знакомстве сыграли наши бороды. Да, сразу же по приезде мы начали отращивать бороды. Юра Большой напоминал своей бородой, чернявой (несмотря на белесую шевелюру), клинышком, не то народовольца, не то Иисуса Христа. У Маленького выросло вообще черт те что — кустистое, огненно-рыжее. Но несмотря ни на что, бороды давали нам колоссальные преимущества перед основной, бритой частью нурекских строителей. Во-первых, мы стали заметны, и, куда бы ни пришли, везде нас встречали, как старых знакомых. Во-вторых, у шеф-повара лан-гарской столовой тоже была бородка, и поэтому он кормил нас ужинами даже тогда, когда мы опаздывали. А в-третьих, что, пожалуй, самое важное для нас, борода давала нам возможность завязать в любой момент разговор чуть ли не с каждым интересующим нас человеком. Потому что редко кто — пусть он даже видел нас в первый раз — упускал возможность «проехаться» насчет этих атавистических украшений наших физиономий. Обычно мы отбрехивались одним и тем же:
— На Кубу готовимся ехать! Вот заложим фундамент Нурекской ГЭС и подадимся. А там без бород не принимают!..
После того как вслед за нами бороду начал отращивать Миша и еще кто-то, нашу бригаду так и стали звать: «имени Фиделя Кастро». Словом, начало этого знакомства не очень-то отличалось от многих других. Шутили что-то насчет долгих волос и короткого ума, опаленных кустиков в пустыне, стариков и печек... Перед нами в столовой сидели две девчонки: одна Людка, невысокая, тоненькая, со шрамиком на щеке, хохотушка отчаянная,— она все пыталась дернуть нас за бороденки; другая,
Валя, по сравнению с подругой явно успешней усвоила манеры хорошего тона,— она даже смеяться громко стеснялась, а только прыскала, давясь супом, и все жаловалась на то, что мы обедать ей не даем; у нее было сильное, налитое тело и красное, обветренное лицо с выгоревшими на солнце, почти невидимыми бровками. Когда Валя смущалась, лицо ее становилось угрожающе фиолетовым. Мы совсем забыли об этих девчатах. Но однажды на танцах (танцы здесь устраивались в той же столовой, надо было только сдвинуть в одну сторону столы и стулья) Юра Маленький увидел Валю. Она сидела одна, от всех приглашений потанцевать отказывалась, лицо у нее было грустное. Он подошел к ней.
— Здравствуйте.
Она улыбнулась, как доброму знакомому.
— Здравствуйте.
— Можно посидеть рядом?
Она лениво повела плечом: садись, мол, стулья не куплены. Минут десять он пытался разговорить ее, но безуспешно. Встал и отошел в сторону. Вдруг к нему подкатился вездесущий Иван, шофер Чайковского, и спросил начальственно-грозным тоном (таким тоном он разговаривал со всеми, кроме самого Чайковского, видимо подсознательно считая, что в отсутствие своего начальника должен замещать его):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31