За стойкой из конфетных ящиков — никого. Посетителей тоже нет. В чайхане — перерыв. И лишь за одним столиком сидел... Акрамов, неподвижный, строгий.
Юра Маленький вдруг рассмеялся.
— А как величественно он выглядит здесь!
НАДО ВЕРИТЬ
Мы узнали об этом первые. Вчера была получка, и «князь» опять сорвался. Было часа два ночи. Мы давно уже спали в своей хате и вдруг сквозь сон услышали жалостное бормо-танье:
— Ре-бя-та!.. Ре-бя-та... Просни-тесь!.. Открываем глаза и видим на фоне маленького оконца и громадной багряной луны чью-то взлохмаченную голову. Ей-богу, это было страшно. Юра Маленький даже привскочил с постели.
— Кто тут?!
Голова так же жалостливо и шепеляво ответила:
— Это я, Мишя... Проснитесь, ребятки!..
Нам убийственно хотелось спать, мы ничего не понимали.
— Это ж я, Миша,— опять повторил «князь» спотыкающимся голосом, и мы угадали наконец, что он пьян.—'Пойдемте за дикобразами, ребятки...
— Мишка, опять? Он не понял вопроса.
— Да я первый раз собрался. Луна-то какая! Красота-то какая! Их только и бить при такой луне: они сейчас в горах все на тропки повылезли...
— Да как же ты их бить будешь? У тебя ж ружья нет.
— А как? За уши и в мешок. И все тут! — изумился Миша нашему непониманию.
— Да ты почему напился-то! Ведь слово давал!
— А-а, да что там!.. Я собачку нашел, щеночек махонький, я его «Сто грамм» прозвал. Принес домой, только за водой вышел, а он и убежал. Искал-искал, расстройство одно! Ну и я,— он всхлипнул,— опять... того... по всем басам.
— Давай заходи в хату, и спать!
— Не-е, я за дикобразами! Ночь-то какая!.. И как мы его ни уговаривали, ни ругали, Мишка ушел.
Утром на работу он не явился. Мы рассказали ребятам о ночном происшествии. Артем убежденно проговорил:
— Выгонит его Небоженко. Как узнает, так выгонит... И ведь хорошая душа у парня и... эх!
И тут как раз приехал Колобок. Подошел к нам.
— Видел я вашего Плютинского у управления, опять с похмелья. Главный инженер подписал приказ об увольнении. Хватит нянчиться!
— Яковлевич, да как же так! Ну куда же он денется? У него небось и денег ни копейки не осталось. Ни родных, никого! Ну куда ему? Опять воровать?
— А мне какое дело! Я предупреждал его?.. Все. Хватит. Идите в котлован. Нечего обсуждать. Работать пора.
И мы пошли в котлован. Работали там с каким-то остервенением, стараясь отвлечь себя от мыслей о Мишке. Но они все равно лезли в голову. Да, он предупреждал. Он кругом прав. Спорить с ним бессмысленно. И все-таки он... неправ. Ведь сгинет, вовсе сгинет парень! Хорошо, можно собрать ему деньги на дорогу, приедет он на другую стройку, а там? Где гарантия, что там не повторится то же самое? Значит, заведомо выкидывать его за борт?.. Но, с другой стороны, если бы действительно на стройке развернулось соревнование бригад коммунистического труда, на деле, не на бумаге, и наша бы бригада тоже боролась воистину за коммунистическую мораль,—Тогда другое дело! Тогда просто стыдно было бы отталкивать от себя парня. Можно было бы хоть на поруки взять и следить за ним всем, вместе. А сейчас? Ну конечно же поверят не нам, а Небоженко. Да и сами-то мы справимся ли?.. Ничего тут не придумаешь. Все карты биты... Надо обождать самого Мишку,— может, тогда хоть что-нибудь в голову придет.
Мишка пришел на ДЭС к концу дня. В своей хлопчатобумажной курточке, наброшенной на плечи, таких же брюках и соломенной шляпе — весь его гардероб. Сейчас нет только обычной розы за тульей шляпы, и лицо—Лицо героя Достоевского — хмуро. Молча сел над котлованом, на бревнышко, на нас не глядит. Мы подошли.
— Ну что?
Он досадливо махнул, рукой.
— Выгнали?
— Оставили,— проговорил он и отвернулся. В глазах — слезы.
— Как оставили?!. Да ты что молчишь-то!..
— Чайковский...— Мишка рассказывал с трудом.— Я ничего и не просил, думал: все, баста. Пошел уже шмотки собирать. А он узнал откуда-то, вызвал. Говорит: «Ну, вот что, Миша. Последний раз беру тебя под свою ответственность. Беру не потому даже, что работник ты неплохой, когда трезвый,— работников сейчас везде можно найти, а потому, что знаю: некуда тебе податься. Но если уж и меня подведешь: все, будем прощаться!» Ну, совсем как тот мой юрист в Минске говорил! "И порвал приказ...
Мишка взглянул на нас, поочередно на каждого, и вдруг спросил:
— Что же делать-то, ребята? Что делать-то мне? А вдруг подведу его?
Борис воскликнул было: «Да ты что голову ломаешь, дурень! Радуйся!» — но все остальные молчали. Борис недоумевающе взглянул на нас.
Было нам стыдно. Какое-то жгучее чувство! Как же так? Мы, которые, казалось бы, больше всех переживали за Мишку, больше всех любили его, уже готовы были отступиться, не решались поверить в него, побоялись борьбы... Или просто не было этой любви? Любви действенной, сильной, такой, какая есть у Чайковского, должно быть, к каждому человеку, даже мало знакомому... Быть может, мы, дождавшись Мишку, попробовали бы еще подраться за него. Быть может. Но все равно той — пусть минутной — слабости, когда при первом же окрике Колобка мы покорно двинулись к котловану,- этого простить себе было невозможно.
Мы отводили друг от друга глаза. А Мишка все повторял:
— Слабый ведь я, вдруг подведу? Что же делать-то? Ведь стыдно же будет.
Вдруг Артем зло матюкнул его.
— Раскис, как баба! Слабый, видишь ли! Да я тебе тогда первый морду набью, понял?.. — И, чуть успокоившись, добавил:—С сегодняшнего дня все деньги, которые заработаешь, мне отдавать, понял? Все до копейки! И я тебе в день на жратву по рупь с полтиной выдавать буду. Останется что, костюм тебе сам куплю. Но больше —ни-ни! Понял?
— Понял, Артем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31