..
— Да мы знаем!..
...Небоженко нам едва удалось затащить на разговор. Он, как всегда, спешил куда-то, катился по стройплощадке, а мы чуть ли не бегом поспешили за ним и уговаривали на ходу (совсем так, как Остап Бендер со своим сценарием «Вый» на одесской киностудии):
— Виктор Яковлевич, на минутку!
— Вы же видите — некогда! — Он даже не поворачивался к нам.
— Очень важно!..— На бегу мы могли разговаривать лишь до крайности нераспространенными предложениями.
— Я же сказал: наряды закрыл, что вам еще! Мы остановились и отчаянно крикнули ему вслед:
— Все равно мы без этого разговора не уедем!.. Это убедило его. Он вернулся.
— Ну говорите, что у вас? Задыхаясь, мы ответили:
— Нам... надо... наедине.
— Наедине? — Он опасливо оглядел наши фигуры, и в нежно-голубых глазах его мы отчетливо прочли: «Бить будут!»
— Да нет, Виктор Яковлевич! Вот здесь же давай в холодок сядем, чтобы никто только не мешал.
Мы сели в тень под навес и молча протянули Небоженко свои удостоверения. Он читал их, и на наших глазах происходило страшное: нижняя челюсть Виктора Яковлевича медленно отвалилась и застыла в неестественном положении, как-то кривовато, с ямочки на подбородке вверх по лицу поплыла фиолетовая, как у цветов горной сирени, краска.
— Виктор Яковлевич! Да что с вами!.. Мы просто посоветоваться хотим...
Он молчал.
— Спросить вас хотим, как, о чем писать нам теперь?.. Ваше мнение нам интересно...
Уши тоже стали фиолетовыми, а молчание угрожающим. Чтобы хоть как-то вывести прораба из оцепенения, Юра Большой проговорил с нарочитой строгостью:
— Ведь вы понимаете, Виктор Яковлевич, вы сами виноваты во многих бедах в прорабстве, и поэтому...
У прораба, видимо, еще не иссякла вера в силу печати. Жалким, срывающимся и вдруг по-детски тоненьким голоском он ответил:
— Да-а... я понимаю... Я готов оставить эту работу. Я могу и электросварщиком поработать, ведь, я и начинал с электросварки. По вечерам учился, техникум кончил, так и прорабом стал... Я ко всему готов.
Глаза его смотрели в землю. Должно быть, со стороны это выглядело смешно. Но мы не могли смеяться. Какое-то сложное чувство владело нами: и жалость, и нелепый стыд, и брезгливость, обида, и даже, в какой-то мере, уважение к Колобку. Он искренне, тяжело переживал свою трагедию. Мы не могли быть насмешливыми. И старались успокоить его.
— Виктор Яковлевич, ты не так нас понял... Мы просто хотим спросить у тебя: о чем, по твоему мнению, надо писать в первую очередь, что самое важное, больное, в чем наша помощь нужна...
Небоженко отвечал все так же обреченно, все таким же тоненьким детским голоском:
— Что уж там! О чем говорить-то? Вы сами все видели. А лично мне ничего не надо. Если только о снабжении написать — даже лопат совковых нет,
Вы же сами знаете... Да. Что уж там... Мне можно идти? Да, разговаривать с ним сейчас было бессмысленным.
— До свидания, Виктор Яковлевич. Желаем тебе хорошо трудиться.
Он махнул рукой, повернулся и усталой, разбитой, совсем не своей походкой побрел к машине, дудевшей ему на дороге.
...Провожала нас чуть ли не вся бригада. Ребята разыскали попутную гэсовскую машину и все наказы-пали шоферу довезти нас в «целости и сохранности, с ветерком».
Чтобы хоть как-то скрыть волнение, все мы — в который раз — проверяли записанные адреса и заклинали друг друга приезжать, не забывать, писать... И старались не говорить никаких трогательных слов. Только у Володи в тот момент, когда мы громоздились в кузов, опять вырвалось:
— Не понимаю я, ну зачем так! Ведь только сдружились и... Ну как же я-то здесь буду? — Он проговорил это с таким огорчением, удивлением, словно действителыю не представлял себе жизни без нас.
Дядя Ваня крикнул:
— Пишите, черти, все, как было! Не то приеду в Москву и перцу задам вам!
А Мишка шел за двинувшейся машиной и тянулся вверх, чтобы пожать еще раз наши руки. На глазах его пыли слезы.
— До свидания!..
— Счастливо добраться!..
— Самолет не переверните!
Машина выехала на шоссе, обогнув спокойно глядевшего на нас ишака с вязанкой хвороста, пронеслась мимо величественных безмолвных чинар во дворике чайханы; мелькнуло высоко на горе красное пятно фанерного комсомольского значка с надписью «Здесь строится величайшая в мире ГЭС» — и Нурек остался позади.
Мы стояли в кузове во весь рост. Ветер рвал рубахи с плеч, высекал из глаз слезы... Прилетев в Москву, мы через несколько дней пошли в Министерство строительства электростанций. Нас приняли заместитель министра Яков Иванович Финогенов и Иван Сергеевич Шикторов, начальник «Главгидроэнергостроя».
Не стоит передавать этот разговор в подробностях. Главным образом нас интересовали два вопроса, которые больше всего волновали и ребят из нашей бригады. Почему, во-первых, рассыпаются многие коллективы гидростроителей? Почему нельзя сделать так: кончается одна стройка, и ее коллективу заранее, задолго говорят — дальше вам строить вот такую-то ГЭС. И коллектив этот организованно, по мере надобности перебрасывает на новое место свои передовые отряды, необходимую технику, готовит там жилье, подсобные предприятия и все необходимое для разворота работ. Здесь важно, что съезжаются вместе не случайные люди — с бору по сосенке, а едут сложившиеся бригады, прорабства, участки, в которых все знают друг друга, умеют работать вместе, в которых строители, быть может заранее подготовленные, владеют несколькими специальностями: на первый случай могут стать и плотниками, и штукатурами, и по прихо-
ду техники — механизаторами, шоферами. Им не надо начинать с нуля, не надо «просеивать» кадры, не нужен долгий, порой мучительный процесс складывания нового коллектива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31