-- Ля илла! -- сказал Леснин.
Принеся домой письма, я их спрятала -- от самой себя?
Удовольствие растягивала, что ли? -- и увидела на столе две
книги. Первую решила я Камедиарову не отдавать, мне не хотелось,
чтобы она оказалась у него, это могло, почему-то решила я,
повредить Хозяину. Я собиралась засунуть книжку без начала и
конца на верхнюю полку, где стояли множественные истрепанные
неотличимые томики приложений к "Ниве", пусть Камедиаров ищет,
если не лень; да не станет он искать, а я скажу -- забыла про
него, поставила на полку, не помню куда. Теперь, видимо,
предстояло мне врать на каждом шагу.
Я открыла книгу, принесенную Эммери. Картинка с лунатичкой либо
сомнамбуличкой в ночной рубашке, с закрытыми глазами и
распущенными волосами шляющейся по оконному карнизу, простирая
длани к луне. В тексте говорилось о сне. Шрифт несколько
назойливый, ярко-белая бумага, выходные данные отсутствуют;
похоже на русские книги, вышедшие в Париже, именуемые
"эмигрантскими изданиями". Главы предваряли эпиграфы; например,
такие мне попались: "...подверженный воздействию искусства
человек... с помощью увиденного (во сне) ... учится жизни".
Фридрих Ницше. "...два разъединенных художественных мира: мир
сновидения и мир опьянения..." Он же.
До восточной маски я, вероятно, пребывала, среди прочих ночных
посетителей квартиры Хозяина, в состоянии опьянения; а теперь и
сновидения черед настал.
И снова Ницше: "Чудесные иллюзии мира сновидений, создавая
которые, каждый человек действует как настоящий художник".
Уже и наяву начинала я действовать, как в сновидении: в
импровизации с Шиншиллой было нечто художественное, если это
можно так назвать.
"Я собирался написать труд, в котором сравнил бы сны
правоверного и сны неверных". Мухаммед Абу-Нимр ибн аль-Джебран.
"О сновидениях греков, несмотря на их литературу из этой сферы и
многочисленные истории о снах, мы можем говорить лишь
предположительно; ... а у греков, к стыду всех последующих
поколений, и в снах ощущалась логическая связь линий и
очертаний, красок и групп, последовательность сцен... грезящие
греки -- это Гомеры, и Гомер -- один из грезящих греков, мы
рассуждаем об этом в более глубоком смысле слова, чем если бы
наш современник, говоря о своем сне, осмелился сравнить себя с
Шекспиром". Ф. Ницше.
Цитат в сей хрестоматии, или, точнее, путеводителе по миру
сновидений, было великое множество, но большинство цитируемых
были мне неизвестны, их имена, кроме, разве что, Зигмунда
Фрейда, ничего мне не говорили.
Особо вникать в проблемы грез мне не хотелось. Однако меня и
прежде притягивали научно-популярные издания о волках или о
пчелах, об океанских приливах и именах народов мира, и не роман
лежал у меня в пятнадцать лет под подушкой, а "Охотники за
микробами" Поля де Крюи; и я продолжала чтение, сильно в суть не
вникая. Следовали рассуждения о снах овальных и квадратных,
причем вторые насылал на спящих синклит преисподней;
исследовались сонники, символика и семиотика сновидений;
сравнивались сны дикарей и цивилизованных граждан, стариков и
детей и тому подобное. В общем, скажи, каков твой сон, и я
скажу, кто ты.
Одна из страниц остановила меня в вялом передвижении по абзацам
и главам. "...два мира, -- читала я, -- видимый мир и мир
невидимый -- соприкасаются. Однако их взаимное различие так
велико, что не может не встать вопрос о границе их
соприкосновения. Она их разделяет, но она же их и соединяет..."
Я вспомнила разговор с Эммери, его слова о меже, и поняла,
почему именно эту книгу он случайно достал для меня с полки.
"...глубокий сон... не сопровождается сновидениями, и лишь
полусонное-полубодрственное состояние, именно граница между сном
и бодрствованием есть время, точнее сказать, время-среда
возникновения сновидческих образов".
Быстро прочла я, дивясь, несколько страниц, посвященных
обратному времени, характерному для сновидений, и мнимому
пространству.
"То, что сказано о сне, должно быть повторено с небольшими
изменениями о всяком переходе из сферы в сферу. Так, в
художественном творчестве душа исторгается из дольнего мира и
восходит в мир горний. Там без образов она питается созерцанием
сущности горнего мира, осязает вечные ноумены вещей и,
напитавшись, обремененная видением, нисходит вновь в мир
дольний. И тут, при этом пути вниз, на границе вхождения в
дольнее, ее духовное стяжание облекается в символические образы
-- те самые, которые, будучи закреплены, дают художественное
произведение. Ибо художество есть оплотневшее сновидение".
Где же я слышала прежде о взаимодействии реального мира и
мистического? Выготский! Он так о "Гамлете" написал в своей
"Психологии искусства" (наши студенты ее читали запоем)! По его
словам, трагедия написана именно о взаимодействии миров, и по
сравнению с тенью отца Гамлета, с посланцем иного мира, всё --
"слова, слова, слова", и принц датский медлит, оцепенев,
охваченный печалью и холодом нездешним. Я закрыла книгу о снах,
открыла снова, как бы гадая, и взгляд вырвал из текста строчку:
"Маска выдохлась, и в ее труп вселились чуждые, уже не
причастные религии силы".
Больше я читать не могла и не хотела. Как тень, пошла я в
институт, занятия чуяли наступление каникул, кое-как
отзанималась я живописью, поприсутствовала на истории искусств,
чирикая профили на полях тетради, молча и механически отработала
в гипсомодельной мастерской, потом бродила по Летнему саду,
словно ища неизвестно кого, надеясь встретить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32