-- Правда ли, что у неверных только одна жена?
-- Откуда у маленькой Тамам-и-шериф такой интерес к неверным?
-- Значит ли это, Хинд, что ты как старшая жена осудила меня и
сделала мне замечание?
-- Я тебе не замечание сделала, а слегка пожурила; ты здесь
недавно и плохо знаешь меня. Я доброжелательна, никому не желаю
зла и меньше всего -- тебе. Ты вообще еще ребенок. Что касается
неверных, то и я слышала: у них одна жена, к тому же с открытым
лицом.
-- А! -- вскричали жены хором.
-- Видимо, для восточных людей женщина с открытым лицом -- все
равно что мужчина с открытым задом, -- мрачно сказал Шиншилла.
-- Второе, может, даже предпочтительнее, -- сказал Леснин.
-- Это, как и все остальное, дело вкуса, -- сказал Хозяин.
-- Задницы везде одинаковы, -- возразила я, -- зато на всех
широтах есть настолько непристойные хари лиц обоего пола, что
лучше бы их прикрывать.
-- И это говорит молодая девушка! -- сказал Николай Николаевич.
-- Лена, фи. Хотя сказанное вами святая правда.
-- Пообсуждав степень развратности жен неверных, -- продолжал
Сандро, -- невидимые для Ганса женщины перешли к проблемам
одежды.
-- Однажды, -- таинственно произнесла доселе молчавшая
довольно-таки приятным контральто, -- я видела картинку,
принесенную властелину нашему неким сина; мало того, что на ней
изображены были люди...
-- О! -- вскричали жены хором в справедливом негодовании.
-- ...среди людей находились совсем обнаженные женщины, а у
одетых женщин такие платья, что плечи и груди выставлялись на
обозрение окружающих.
Пауза, полная ужаса, была ответом на эти слова.
-- Я не хочу даже слышать про такое! -- вскричала, судя по
голосу, Хинд. -- Немедленно прекрати описывать непристойные
картины, Джиннан! Достаточно непристойностей, нарисованных на
стенах в бане.
При этом Хинд швырнула об пол нечто мягкое, подушечку, вышивку
либо покрывало; предмет бесшумно шлепнулся возле места
заключения Ганса; почуяв легкую волну пыли, тот чихнул. И
наступила тишина.
-- Ты слышала, Талиджа?
-- Да, -- пролепетала Талиджа.
-- А ты, Джиннан?
-- Да, -- прошептала Джиннан.
-- А ты, Тамам?
-- И я слышала, -- сказала Тамам.
-- Откуда шел этот звук?
-- Из сундука, Хинд, -- сказала Талиджа.
-- У нас в сундуке вор, -- сказала Джиннан.
-- Давайте откроем сундук, -- предложила Тамам.
-- Сначала закроем дверь, -- сказала Хинд, -- потому что, если
там мужчина, мы опозорены, и нас побьют камнями как распутниц.
Дверь закрыли, и легкие шажки просеменили к сундуку, и легкая
шафраново-золотистая, окрашенная хной ручка в серебряных и
бирюзовых кольцах открыла крышку. Ганс распрямился и сделал
вдох. Вопль отчаяния они прервали, закусив рукава шелковых
одежд.
-- Что ты натворила, Тамам! -- вскричала Хинд. -- Он видел наши
лица! Ты обесчестил нас, сина! Мы все погибли, и ты в том числе,
нас забьют камнями насмерть.
Отвернувшись к стене, Ганс уверял их, что после сундучной
темноты он совершенно ослеп от солнечного света и не успел их
разглядеть, и что он будет стоять к ним спиной, пока они не
наденут покрывала, и что у него есть на Севере жена, одна, как
ему положено по обряду, другой ему не надо, и что он вовсе не
собирался их бесчестить.
-- Зачем же ты обманом пробрался в харим? -- сурово спросила
Хинд.
"В гарем", -- догадался Ганс.
-- Я не пробирался, -- сказал он.
-- Как же ты оказался в сундуке? -- полюбопытствовала Джиннан.
-- Колдовство, должно быть, -- отвечал Ганс, -- я уснул на крыше
дома одного музыканта, а проснулся в сундуке. Колдовство
преследует меня, о почтенные женщины; сперва ковер, теперь
сундук.
Они совершенно успокоились, услышав такое объяснение.
-- А ты не вор? -- поинтересовалась Талиджа.
-- Вор должен быть из Эль-Аггада или из Багдада, а я из Северной
Пальмиры.
-- А как зовут твою жену? -- пропела Тамам.
Они уже укрылись покрывалами, но Ганс прекрасно узнавал их по
голосам.
-- Анхен! -- сказал он.
-- Я тебе верю, -- сказала Хинд, -- ты любишь свою жену, это
заметно.
Раздался стук в дверь, и мужской голос вскричал:
-- О чем вы там сплетничаете за закрытой дверью?
Жены заметались, Талиджа, открыв сундук, подтолкнула Ганса,
крышку закрыли, сверху на сундук села Тамам.
Вошел властелин гарема.
-- О господин наш! -- сказала Хинд. -- Мы обсуждали твои
подарки.
-- Надеюсь, они вам понравились?
Жены закричали хором, изображая восторг. Маленькая Тамам
похвасталась соло, что поделилась с Хинд, Талиджой и Джиннан
притираниями. Властелин сообщил, что убывает ненадолго по делам
и поручает охрану гарема Абдаллаху. Когда он двинулся к двери,
Хинд осенило.
-- О властелин наш! -- сказала она. -- Не позволишь ли ты своим
рабыням, прислужницам и наложницам принять у себя гадалку? Мы бы
хотели узнать, у кого из нас родится твой первенец.
-- Разумеется, это баловство, -- отвечал властелин, -- однако мы
вам позволяем; хотя, что ж тут гадать? Все в руках Аллаха.
Ганса обрядили в женское платье, закутали в изар, и, под
хихиканье Тамам, принялись обучать походке и манерам.
Он обучился настолько успешно, что сумел пройти мимо бдительного
Абдаллаха, благополучно проследовать до развалин на окраине,
именуемых Харабат и служащих пристанищем одному зороастрийцу,
державшему для подобных ему, а также для прочих желающих,
питейное заведение, и в укромном уголке переодеться. В
совершенном счастье, что его не побили камнями, Ганс выпил
сладкого винно-алого напитка из белой пиалы, и так чудно было
зороастрийское зелье, что выпил он еще, и еще, и еще, и в конце
концов развалины куда-то пропали, и оказался Ганс на раскаленном
песке среди белых камней, а перед ним возвышалась скала с мрачно
зияющей черной пещерой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32