– Таков и «Дом Милосердия». Солнце видит все, но смотреть на него нельзя.
Она проводила меня в комнату. В Кольце Мальчиков было очень тихо, соседние комнаты пустовали: в эти часы дня воспитанники работали. Монахиня оставила меня в комнате и велела обустраиваться. Келья была маленькой, но удобной, и в ней сильно пахло дезинфекцией. На кровати меня ждала униформа сирот – синий комбинезон и синяя рубашка. Переодеваясь перед стеклянной стеной, обращенной к оси, я чувствовал себя неловко и все поглядывал на темную башню, гадая, не наблюдает ли за мной кто-нибудь из сестер.
Я быстро прижился в «Доме Милосердия». Полная предсказуемость распорядка дня вполне меня устраивала. В одни и те же часы мы молча вкушали трапезу в общей столовой. Каждое утро в девять расходились по классам языка и математики, мальчики и девочки – порознь. Днем два часа работали в саду. После этого час отводился для прогулок или беготни по площадке, обнесенной колючей проволокой. Потом ужин, снова занятия, и отбой.
За нами постоянно следили чтобы мы не слишком между собой сближались. Сестра Юстиция, мать-основательница, считала близкие дружбы нежелательными и полагала, что среди незрелых людей они ведут ко злу. «Надобно любить всех, – наставляла она. – Слишком просто ограничить любовь одним или несколькими избранными».
Я часто думал о Кольце Девочек. В тихие ночи по коридору, соединявшему это кольцо с нашим, доносились смешки или визг. В уединении своей кельи я выдаивал воспоминания о часах, проведенных с Марией на пляже, и о кратком поцелуе на борту «Нелли».
Но это – уже после того, как гасили свет. Все остальное время, даже у себя в комнатах, мы оставались на виду, словно актеры на четырех сотнях маленьких сцен перед ложей на двоих. Они видели нас, но сами оставались незримы. У нас не было имен, все – в одинаковых синих комбинезонах, но любой из нас в любой момент мог оказаться на прицеле у всевидящего ока.
Постепенно я забыл, что за мной наблюдают. Мне стала даже нравиться жизнь в «Доме Милосердия», хотя порой меня охватывало мрачное предчувствие, лишавшее мою жизнь всякого смысла. И с первой же недели в приюте я снова стал плохо спать.
Вот что произошло: однажды ночью мне приснился обычный кошмар. Я изо всех сил бежал прочь от края черной разъятой бездны, и почва сыпалась у меня под ногами. Однако на сей раз я почувствовал, как чья-то рука ухватила меня за ногу и кто-то поволок меня обратно во тьму. Я перепугался и заорал. Вдруг надо мной навис бледный свет, и я решил, что попал в другой, уже не столь пугающий сон. Но тут голос из-за луча света спросил:
– В чем дело?
Пахнуло сиренью. Возле моей постели с фонарем в руках стояла сестра Роза. Лица ее в тенях капюшона я разглядеть не мог.
– Ты кричал во сне, – сказала она. – Перебудил все Кольцо Мальчиков. – Она говорила тихо, но мне казалось, что каждый в Кольце слышит ее слова.
– У меня был плохой сон, – как можно тише ответил я.
– Плохой сон? – Она задумалась на минуту. – Разумный человек обязан контролировать свои сны, – объявила наконец она. – Таково учение сестры Юстиции. – Раструб был устремлен прямо на меня, и я слышал, как она дышит.
– Это был дурной сон? – переспросила она вдруг.
Я не понял вопроса.
– Он напугал меня, – сказал я.
Когда сестра заговорила вновь, голос ее прозвучал мягче.
– Министерство социальных служб прислало нам твое досье, Эндрю. Тебе многое пришлось пережить. Но это не повод, чтобы ослабить самоконтроль – особенно во сне. Понимаешь? Сестра Юстиция твердо настаивала на этом. От тебя требуется лишь небольшое усилие воли.
Я кивнул, не понимая, каким образом смогу контролировать свои сны. Сестра Роза протянула пахнущую сиренью руку и коснулась моей щеки. Это застало меня врасплох, но я не уклонился, хотя пальцы были очень холодными. Наклонившись ко мне, сестра Роза прошептала:
– Я знаю, ты страдал. – И тяжело вздохнула. – Но не более других. В страданиях мы все состязаемся друг с другом. – И с этими словами она покинула мою комнату.
С той ночи, всякий раз, когда я чувствовал, что проваливаюсь в кошмар, я спешил разбудить себя. Страх потревожить Кольцо Мальчиков и навлечь на себя посреди ночи упреки сестры Розы оказался сильнее той власти, которую имел надо мной страшный сон. Как правило, мне удавалось проснуться, едва он начинал завладевать мной. Мной надолго овладела великая печаль, и от нее я не мог избавиться даже во сне. Но в целом я предпочитал пребывать в депрессии, лишь бы не привлекать к себе внимание.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Однажды весенним утром, как раз перед завтраком, меня вызвали в Контору Сестер. Сестра Роза хотела что-то мне сообщить.
Контора представляла собой одноэтажное здание в пятидесяти ярдах от Дома по каменной дорожке, ограниченной валунами. Дверь Конторы была открыта, и я прошел в холл. Внутри здание оказалось необычным – все перегородки были сделаны из стекла и просматривались из конца в конец коридора; можно было заглянуть даже в умывальные. В нескольких комнатах монахини спали, в других сидели за столом и писали или читали священные книги. Сестра Роза мыла посуду на кухне. Когда я позвонил в колокольчик, она заметила меня, вытерла руки и вышла в холл. Взяла со стола конверт и протянула мне.
– Это тебе, – сказала она. – Прочтешь после завтрака. – И, ничего не добавив, ушла на кухню.
Как это было странно: никто у нас в Доме не получал писем. На обратном пути я изучал конверт. В верхнем правом углу красовалась большая треугольная марка с какой-то, как мне показалось, восточной надписью. Адрес был выведен мелкими, тугими буковками, совсем не похожими на крупный уверенный почерк, к какому приучали нас сестры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72