Я едва дождался окончания завтрака. Вернувшись в комнату, я вскрыл конверт. Гарри Грин – вот кто написал мне. После стольких лет – послание от Гарри Грина, один-единственный листок рисовой бумаги, совсем коротенькая записка.
Энди, надеюсь, ты учишься и читаешь как можно больше. Через пару месяцев я возвращаюсь домой и загляну тебя навестить. Вроде бы я могу стать твоим опекуном. Поразмысли над этим. А тем временем делай свое дело.
Твой старый товарищ Гарри Грин.
P. S. Я все еще бьюсь над стариной Иоанном Морологом. Помнишь, мы рассуждали о нем? Не будь я скептиком, я бы признал, что в этих его играх с числами скрыто побольше смысла, чем бросается в глаза. Расскажу при встрече.
Письмо несколько разочаровало меня своей краткостью. Но Гарри не забыл меня, Гарри приедет повидаться со мной, и – самое главное – он хочет стать моим опекуном; этого было достаточно для счастья. Я перечитывал письмо снова и снова. Я прятал его под подушкой и в следующие два месяца перечитывал ежедневно. Я ждал и надеялся. И вот наступил день и час – я работал в саду, – когда передо мной возникла сестра Роза.
– К тебе посетитель, – возвестила она.
Я вернулся в Дом и устремился в приемную так быстро, как только мог, только что не бежал, – бегать в Доме было категорически запрещено.
– Как ты, Эндрю?
Голос, приветствовавший меня, был мне знаком, но то не был голос Гарри Грина. Я слышал учтивый голос доктора Гиффена. Он был одет изящно, как всегда, но в волосах и бороде уже мелькала седина. Зрачки его глаз сузились до размеров булавочной головки.
От его острого взгляда не укрылось мое разочарование.
– Ты ожидал кого-то другого? – спросил он.
Я ответил, что нет, однако он, разумеется, не поверил мне. Правда, он не слишком огорчился: этот человек привык к тому, что его приветствуют без всякого энтузиазма, и, наверное, даже предпочитал такое отношение. Оглядев приемную, он облюбовал один из зеленых пластиковых стульев, протер его носовым платком, слегка подтянул брюки с аккуратными стрелками и уселся.
Он откашлялся.
– Когда я узнал о твоем возвращении, я отчасти ожидал, что ты попросишься жить со мной, – начал он.
Я хотел было сказать, что назвал его имя капитану «Нелли», но промолчал. Пусть, подумал я, доктор считает, что я вовсе не собирался жить с ним.
И я спросил его, что случилось со Стровеном.
Как всегда сухо, он изложил основные факты. Среди ночи в шахте произошел сильный обвал, спасательные работы нельзя было начать до рассвета. Никто не уцелел. Сто двадцать человек погибли – мужчины и мальчики, все. Семьи лишились отцов, братьев, сыновей. Правительственные инспектора сочли весь район Стровена опасным, поскольку земля была сильно изрыта за столетия угледобычи.
– Была рекомендована неотложная эвакуация, – сказал доктор Гиффен. Сам он ничего не имел против. Он давно уже подумывал перебраться в Город. Теперь он так и сделал.
Он снова откашлялся, и мы посидели в молчании. Как всегда, мы неловко чувствовали себя наедине друг с другом. Он поискал взглядом свой головной убор. Шляпа с узкими полями и пером, заткнутым за ленточку, лежала на соседнем стуле. Доктор взял ее в руки, покрутил. Еще раз откашлялся.
– Я был знаком с твоей тетей Лиззи. Она некоторое время жила с твоей мамой после твоего рождения. Очень приятная была женщина. – И снова откашлялся. – Я слышал о ней. Читал в газетах. Грустная история. – Он поднялся с таким видом, словно собирался уйти. Но потом все же сказал то, что хотел. – Я был очень привязан к твоей матери. Очень привязан. Я обещал ей позаботиться о тебе, если ты не приживешься у тети. Теперь я решил уехать за границу и практиковать там. В Канаду, скорее всего. Я буду поддерживать связь с тобой. Когда твое пребывание здесь закончится или когда ты пожелаешь, можешь в любой момент приехать ко мне. Если захочешь. Не сомневайся.
Перед уходом он сказал еще вот что:
– Кстати, недавно один человек спрашивал меня о тебе. Моряк по имени Гарри Грин. Он писал, что вы познакомились во время рейса на остров Святого Иуды и хотел узнать твой нынешний адрес. Разумеется, я сообщил ему.
Он торопливо пожал мне руку и ушел, ничего больше не говоря.
Ненадолго я остался в приемной один. Я знал, что доктор Гиффен любил мою мать и пекся о моих интересах, но принимать его приглашение я не собирался. Я бы предпочел навеки остаться в «Доме Милосердия», где не приходилось ломать себе голову, подыскивая, что бы еще сказать собеседнику, и где – если не считать сокрушавшего меня порой смутного и страшного предчувствия, – день за днем проходил без усилия и напряжения.
Обещанный визит Гарри Грина так и не состоялся. Протекали недели. Месяцы. Он так и не приехал.
Когда мне сравнялось шестнадцать, пребывание в «Доме Милосердия» закончилось. Отбыл я без всякой помпы, как и предписывала основательница, сестра Юстиция. После завтрака я упаковал казенную матерчатую сумку. Если б сестра Роза вышла попрощаться, это было бы проявлением слабости, а потому она поручила другой сестре проводить меня – в полном молчании, до конца подъездной дорожки. Когда прибыл автобус, монахиня пожала мне руку и пожелала удачи. И на этом все. Автобус тронулся, и я вспомнил слова капитана Стиллара: моряк почти не оставляет следа на земле. И моя жизнь в «Доме Милосердия» не оставила следа. Я провел там два года. Минует два дня, думал я, и сам факт, что я жил там когда-то, забудется окончательно.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Министерство социальных услуг подыскало мне работу билетного кассира на центральном железнодорожном вокзале Саутхэвена, и там я работал следующие три года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72