Правда, я встретил здесь много дружелюбных людей. Но и НКВД может быть дружелюбным, когда хочет достичь своей цели.
– Вы сказали, что не верите в победу Германии? – спросил один из нас. Джугашвили помедлил с ответом.
– Нет! – сказал он. – Неужели вы думаете занять всю огромную страну?
По тому, как он это сказал, мы поняли, что Сталин и его клика боятся не оккупации страны чужими армиями, а «внутреннего врага», революции масс по мере продвижения немцев. Так был затронут политический вопрос, который Шмидт и я считали исключительно важным, и мы спрашивали дальше:
– Значит, Сталин и его товарищи боятся национальной революции или национальной контрреволюции, по вашей терминологии?
Джугашвили снова помедлил, а потом кивнул, соглашаясь.
– Это было бы опасно, – сказал он.
По его словам, он на эту тему никогда не говорил с отцом, но среди офицеров Красной армии не раз велись разговоры в этой и подобных плоскостях.
Это было то, что и мы со Шмидтом думали. Теперь открывалась возможность довести эти мысли до высшего руководства. Ведь с тем, что говорили мы, – не считались! Но взгляды сына Сталина Верховное командование вооруженных сил, генерал-фельдмаршал фон Браухич и даже Ставка фюрера могли принять во внимание.
Герсдорф, понимавший больше нас в этих делах, согласился с нами.
«Сталин, по мнению Якова Джугашвили, сына Сталина, боится русского национального движения. Создание оппозиционного Сталину национального русского правительства могло бы подготовить путь к скорой победе» – такова была основная мысль нашего доклада, который фельдмаршал фон Бок переслал в Ставку фюрера.
Пленный командир корпуса, занимавший руководящий пост в Генеральном штабе Красной армии, свидетельствовал о появлении «нового русского национально-патриотического движения»: хотя этот новый патриотизм открыто еще не признан советской властью, но с некоторого времени он звучит подспудно в речах и выступлениях, в высшей школе и даже в театральных постановках. Комкор подчеркивал, что патриотическая пропаганда, особенно в армии, после нападения Германии на Советский Союз, падала на плодотворную почву.
Это было для нас новостью.
Когда через несколько месяцев я вновь увидел этого офицера, он был разочарован и озлоблен всем пережитым в лагерях военнопленных. Он говорил об «унижающем человеческое достоинство» обращении и о высокомерии немцев.
– Что вы, слепые, что ли? – сказал он. – Так вы и войну проиграете и обречете на страдания многие поколения человечества.
В течение этой осени много командиров и комиссаров высокого ранга были доставлены в штаб группы армий «Центр». Фронтовые части в большинстве игнорировали «комиссарский приказ» Гитлера – и оставляли комиссаров в живых. Один из них рассказал нам свою биографию. Перед первой мировой войной он был учеником в почтенной аптекарской фирме Штолль и Шмидт в Петербурге; затем ротным писарем в интендантстве. Он искренне и активно участвовал в Октябрьской революции, затем был интендантом большой красноармейской части. По окончании гражданской войны он учился в разных школах и на курсах. Ему было нелегко. Пробелы своего образования он восполнял трудолюбием и служебным рвением. В последнее время он был интендантом одной из советских армий. О такой карьере он никогда и мечтать не смел. Он знал, что советский режим жесток, даже безжалостен, и что в советской системе сегодня нет ни следа подлинного коммунизма. Но он остался все же убежденным коммунистом. Он делал всё, чтобы быть полезным народу, и он готов и теперь служить народу, если немцы дадут такой шанс коммунисту.
И еще один человек. Полковник Генерального штаба. Бледное одухотворенное лицо. Начитанный, умный, с благородными манерами и взглядами. Он выглядел аристократом – этот сын уральского шахтера. Он также окончил несколько специальных военно-учебных заведений. Он был замешан в дело Тухачевского и отбывал тюремное заключение, но в начале войны без разбирательства выпушен и отправлен на фронт командиром воинской части. По его словам, Сталин объявил «изменниками родины» всех военнослужащих, попавших живыми в руки врага. Он, как и многие другие, ненавидел советское правительство и любил свой народ. Свой долг он выполнил до конца, в плен попал раненым. От него мы услышали подробности о внедрении агентов НКВД в армию и о заградительных отрядах, размещенных за линией фронта и безжалостно расстреливавших красноармейцев в случае их отступления. Мы знали об этом и из других источников. И надо признать, что в результате этих драконовских мер сопротивление Красной армии заметно усилилось. Высшее наше руководство должно было бы это учесть.
Генерал Михаил Федорович Лукин, командовавший 19-ой армией, был взят в плен, когда его армия при наступлении на Москву была полностью разбита. Он потерял одну ногу. Теперь нужно было ампутировать и вторую. Лукин, стоически переносивший свое ранение, боролся со смертью.
Герсдорф доложил о Лукине Боку, и Бок приказал оказать русскому генералу всяческую помощь. Лукин был переведен в немецкий лазарет, где за ним был самый лучший уход. По желанию Лукина, в немецкий лазарет был помещен и его друг, тяжело раненный полковник Прохоров.
Когда миновала острая опасность для жизни Лукина, он стал проявлять живой интерес к внешнему миру. Он не любил немцев, но был им благодарен за то, что они сделали для него и его друга.
Мы с ним часто беседовали. Он говорил, что если это действительно не завоевательная война, а поход за освобождение России от господства Сталина, тогда мы могли бы даже стать друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93