Манифест говорит о тяжкой судьбе народов России и бичует преступления Сталина и его клики против отдельных людей и целых народов. Затем идет фраза: «Нет преступления большего, чем угнетение другого народа и навязывание ему своей воли». Манифест бичует захват чужой территории, разрушение памятников культуры и перечисляет все отнятое Сталиным у народов России. Для каждого вдумчивого читателя напрашивались параллели с Гитлером.
Далее в Манифесте сказано:
«Комитет Освобождения Народов России приветствует помощь Германии на условиях, не затрагивающих чести и независимости нашей родины. Эта помощь является сейчас единственной реальной возможностью организовать вооруженную борьбу против сталинской клики».
Никаких реверансов, никаких даже намеков на таковые, в сторону немецкого фюрера или нацистской партии. Никакого упоминания о евреях: права всех граждан гарантируются в одинаковой мере.
И заканчивается Манифест такими словами:
«Братья и сестры на родине! Усиливайте свою борьбу против сталинской тирании, против захватнической войны. Организуйте свои силы для решительного выступления за отнятые у вас права, за справедливость и благосостояние. Комитет Освобождения Народов России призывает вас всех к единению и к борьбе за мир и свободу!»
Можно лишь удивляться, что в обстановке нацистской Германии можно было создать и опубликовать такой документ.

* * *

Проходило время, и все мои надежды постепенно исчезли. Я убедился, что гиммлеровская «перемена курса» не была действительной переменой. Рассказ о явлении Савлу по дороге в Дамаск и о превращении Савла в Павла многое значил в моей жизни. Надежда на возможность преображения каждого человека привела меня и к Власову. Ею мы питались все это тяжелое время. И вот, эта надежда была мертва.
Я сказал Власову, что у меня из-под ног выбита почва и что мои внутренние силы иссякли.
По ночам, когда Власов после утомительных совещаний и переговоров возвращался в свою комнату в Далеме, мы долго обсуждали все эти проблемы. Мы пришли к убеждению, что ни Гиммлер, ни Гитлер не переменятся. Мы пришли и к тому, что слишком поздно ожидать изменения хода войны.
– Если бы, – сказал Власов, – Германия продержалась еще 12–15 месяцев, у нас было бы время создать достаточно мощный военный кулак. Этот кулак с поддержкой вермахта и малых европейских народов мог бы составить нечто, с чем Америка и Англия, так же как и Москва, стали бы считаться. Но этого времени у нас не будет.
Ясно было, что никто из влиятельных немцев не обладает ни достаточным пониманием обстановки, ни силой. И неизбежно мы приходили всё к тем же мыслям: что будет с Движением после поражения Третьего рейха?
– Я вижу только один выход, Андрей Андреевич, – сказал я. – Вы должны ехать в Прагу и обнародовать Манифест. Тогда весь свободный мир услышит о вас. А когда пражские церемонии закончатся, вы должны уйти, заявив, что национал-социалистическое правительство не сдержало данных вам обещаний. Только так вы можете заложить фундамент для будущего развития. Я знаю, что это легко сказать и трудно сделать. Без сомнения, это приведет вас в лагерь или в тюрьму. Но Русское Освободительное Движение будет жить.
Он не сразу ответил на это. Потом он напомнил мне, что я всегда был около него, когда он не видел выхода, и поддерживал его. Он пожалел, что уже нет Зыкова, который мог бы сказать свое слово. («Может быть, Зыков нашел бы решение. Он всегда чуял его», – сказал Власов.) Теперь сложилось положение, что миллионы людей надеются на него, Власова. Он не может бросить их, он должен идти по этому пути до горького конца.
– Но мне придется тогда идти своим путем, – с трудом произнес я. – Я делил с вами трудности, разочарования и надежды, вы дарили мне свое доверие, оказывая его и тем немцам, чьи надежды и цели совпадали с вашими. Теперь же я больше ничего не могу для вас сделать. Моя роль посредника закончена. Я не могу работать с Гиммлером. Я прошу вас освободить меня от данного вам обещания.
Было уже четыре часа утра, когда мы расстались. Власов попросил у меня сутки на размышление.
Когда вечером мы снова встретились, он уже решился.
– Ступайте, мой друг, мой ангел-хранитель, – сказал он. В глазах его стояли слезы.
Мы еще проговорили около часу. Он говорил примерно так:
– Я всё продумал много раз. Я действовал не из честолюбия. Я не рассчитывал ни на что. Обстоятельства просто заставили меня действовать так, а не иначе. Ваш Штауфенберг, Рённе, Фрейтаг и другие ведь не были предателями. Они не хотели зла своей родине. Они хотели служить своему народу. Я и мои друзья тоже хотели служить своему народу. Имея за спиной наш опыт, мы считали нужным действовать так же, как сотни тысяч других русских, боровшихся на стороне немцев против Сталина. Обстоятельства заставили их действовать именно так, даже если непосредственным толчком у иных могло быть стремление избежать голода или смерти. Я боролся сам с собою, и я теперь никому не хочу бросать упрека. Действия человека могут быть поняты лишь из его положения. А сейчас я должен продолжать свой путь. Для меня нет обратного хода как не может солдат бежать перед лицом врага. Вы поймете меня. И если вы поймете меня, мне этого достаточно. Вы свободны от своего обещания. Идите с Богом!
Я покинул Далем, где я жил последние несколько дней (моя берлинская квартира была разбомблена), с тяжелым чувством. Вскоре я должен был получить отпуск, но сначала надо было дождаться дальнейших приказаний Гелена.

* * *

До лета 1944 года мы могли довольно успешно следить за положением на западном и восточном фронтах по карте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93