Сток стал спускаться в темноту.
Я налил себе еще порцию виски, выпил и задумался, что мне теперь делать. Речь шла не о том, чтобы установить контакт с Доулишем. Мидуинтер меня тоже не очень волновал, тем более что понадобилось бы несколько веков, чтобы дозвониться до Нью-Йорка. А может, Мидуинтер уже перехитрил Стока. Хотя едва ли. В Стоке было нечто, неподвластное любому компьютеру; скорее всего, именно это мне в нем и нравилось.
Глава 13
Телефон зазвонил через час и десять минут после исчезновения Стока.
— Пошел бы ты к черту, — сказал я ему, но после третьего или четвертого звонка снял трубку.
— Беру западную одежду, — услышал я. — Все безопасно. Нужны еще две рубашки. Комсомольская набережная рядом с Октябрьским мостом.
— Я остаюсь здесь, — ответил я. — Плохо себя чувствую.
— Это все, — проклокотал телефон.
— Не ждите меня. — Положив трубку, я повторил эти слова, подошел к столику у кровати и налил себе солидную порцию виски. Черт с ними со всеми. Такую операцию следует аннулировать, препятствия слишком непреодолимы, чтобы игра стоила свеч. Но я не стал пить виски. Вдохнув его аромат, я выругался, натянул пиджак, надел пальто, высокие ботинки и вышел из гостиницы.
Миновав Площадь 17 июня, я прошел мимо Домского собора, на котором в лунном свете блестел снег. Рядом с Политехническим институтом стояли два небольших автобуса-такси, проезд в которых стоил десять копеек за километр. Рядом с ними беседовали два человека. Каждый из них проявлял странный интерес к тому, что делалось за спиной собеседника. Когда я проходил мимо, один из них обратился ко мне по-немецки:
— Нет ли на продажу чего-нибудь из западных вещей? — Я узнал того самого лысого, которого видел на телеэкране.
— Есть пара лишних рубашек, — шепнул я. — Шерстяные. Если разрешено, я мог бы продать их.
— Отлично. — Мужчина открыл дверцу одного из такси.
Водитель сразу же включил двигатель и повернул к Октябрьскому мосту. На дальнем берегу на низко висящих облаках рдели красные отблески, потому что предприятия тяжелой индустрии в Ленинском районе работали круглосуточно. Большой плакат на набережной гласил: «Балтийское море — море мира».
Салон оказался забит людьми в сырой верхней одежде, и нагруженной машиной было трудно управлять на скользкой ухабистой дороге. Налипавший на стекло снег стал обледеневать, и дворники со скрежетом соскребали его; кое-кто из пассажиров сзади колотил по полу замерзшими ногами, чтобы восстановить в них кровообращение. Все молчали. За нами шла вторая машина, и, когда ее подкидывало на ледяных ухабах, лучи ее фар метались по нашему салону, освещая лица моих спутников. Лысый сунул в рот дольку чеснока.
— Вам нравится чеснок? — спросил он, обдавая меня его ароматами.
— Только не тот, что был в употреблении, — сказал я.
— Я простужен, — посетовал лысый. — Все русские верят, что чеснок — незаменимое средство от простуды.
Я отколупнул корочку льда, которая образовалась на окне от влаги дыхания.
Весь мир укрыла белая пелена, к этой холстине не прикасалась рука художника, но тут и там объемность полотну придавали тонкие, будто карандашный штрих, стволы голых деревьев. С приходом весны они превратятся в зеленые рощицы. И все время шел снег; он падал непрестанно, и ветер закручивал его в высокие смерчи, за круговертью которых скрывались редкие дома и деревья. Так мы ехали около часа. В окнах занесенных хуторов горели один-два огонька. Дважды нам встречались повозки, запряженные лошадьми, и три раза по дороге промчались грузовики. Когда мы наконец остановились, задняя машина пошла юзом на льду и чуть не врезалась в нас. Вокруг лежали открытые неоглядные белые просторы.
— Вылезаем, — скомандовал лысый.
Едва я открыл дверцу, ветер как бичом хлестанул по открытому лицу. Машины остановились под деревьями. Лысый предложил мне сигарету.
— Вы американец? — спросил он.
— Да, — согласился я. Излагать подлинные факты сейчас не имело смысла.
— А я поляк, — сообщил он. — И мой сын тоже здесь, — показал он на водителя. В Латвии сторонники римско-католической церкви считают себя поляками. — А остальные русские, — добавил он. — Не люблю русских. — Я лишь кивнул. Лысый наклонился ко мне и заговорил еле слышным шепотом. — Вы, я и мой сын — единственные, кто работает на Мидуинтера. А остальные... — Скрещенными пальцами он изобразил тюремную решетку.
— Уголовники? — уточнил я, ежась от холода.
Он затянулся сигаретой и с отвращением сплюнул.
— Деловые, — поправил он меня. — Так договорено.
— Что именно?
— Через несколько минут тут по дороге пройдет армейский грузовик. Мы устроим ему аварию. Они возьмут все, что в кузове, а мы документы.
— Что в кузове?
— Товары. Еда, выпивка. Теперь тут воруют только еду и выпивку. Единственное, что можно спустить без разрешения. — Рассмеявшись, он дохнул на меня чесночным запахом.
— Какие документы? — спросил я. — Накладные на товар?
— Точно, — подтвердил лысый. — С их помощью удастся точно установить численность гарнизонов на побережье.
Он втер окурок в снег и вышел на середину дороги. Я последовал за ним. Двое рассматривали ее поверхность. Водой из радиатора удалось растопить снег, и теперь, замерзнув, он превратился в лед. Лысый носком изучающе провел по гладкой ледяной корке.
— Тут машина станет совершенно беспомощной, — заметил он.
Его уверенность как-то передалась и мне. Все возможно, показалось мне в эту секунду. Мне захотелось заглянуть в эти накладные; может, и сойдет с рук. Я затянул шарф и поежился. Кого я пытаюсь обманывать? С верхней точки подъема, оставшегося у нас за спиной, дважды мигнул фонарик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93