— Вот вы, специалисты, и выясните, что там такое. Мне пора домой.
— Чем перерубили цепочку? — проявил Аркадий мужской интерес.
— Топором на бензоколонке. Кто-то вытащил японца на Воробьевы горы и бросил там в четыре утра, пристегнув к чемоданчику. Позвоните, когда откроете.
— А что ты скажешь, если он поинтересуется, где его чемоданчик?
— Скажу, что сдала в камеру хранения.
— Эй, — крикнула Зоя, когда Ева спускалась по лестнице, — а как вообще успехи?
Есть контакт, — отрапортовала Ева и поплелась вниз.
Через сорок минут Ева плелась по лестнице вверх в своем подъезде, усталая и злая. Ее обогнал Кеша, радостно тащивший ворох каких-то железок.
— Мы собираем микросхему! — сообщил он.
— Прекрасно…
— Я переписываюсь по компьютеру с одним другом из Австралии, он пишет на английском, а я почти все понимаю!
— Просто восхитительно.
— Ты знаешь, что температура тела у кошки выше, чем у человека, а у крокодила и удава — ниже?
— Что-то мне это напоминает, — пробормотала Ева, взъерошив волосы мальчика.
А тебе Илия тоже письмо написал на мамин компьютер. А ты сколько дней можешь прожить без еды? А Муся ест шесть раз в день, потому что кормит? Она сказала, что если будет есть мало, то высохнет, останутся только сиськи. Сиськи высохнут последними!
Суббота, 12 июля, вечер

Ева ждет Диму Куницына на Киевском шоссе. Проносятся, заливая ее светом фар, машины, появляясь из темноты сзади и исчезая в темноте впереди.
Дима опоздал. Он выбежал из своей машины, прижимая к груди что-то косматое. Его залила светом машина, ехавшая сзади, косматый ворох оказался розами, почти нераспустившимися, — они торчали в небо острыми бутонами.
Садясь с ней рядом, вгляделся напряженно в близкое лицо, словно сомневался, действительно ли это лицо он носил в себе со вчерашнего дня.
— Розы, — вздохнула Ева, — а я спелые люблю. — Она отодрала лепестки, которые отошли от тельца цветка распустившись, собрала в ладонь и съела, закрыв глаза.
Дима затаил дыхание, потом неуверенно оторвал лепесток и попробовал.
— Куда поедем развлекаться? — спросил, с трудом проглотив терпкий лепесток.
— На мосты, — ответила Ева и завела мотор.
— Что, на те самые мосты?
— На те самые.
Ехали минут десять молча. За эти десять минут Ева вспомнила себя девчонкой, с закрепленными вокруг ушей косичками, огромными пластмассовыми наколенниками и мягкими поролоновыми прокладками на локтях. Особый шик был, когда едешь на роликах вприсядку, оттолкнуться и сделать кувырок назад через себя. Очень ценились эластичные велосипедные трусы — почти до колен и в восхитительную обтяжку, тупорылые ботинки «стайсы» и белые гольфы с эмблемой «Адидас». Никакого Димы тогда и в помине не было, да и могла ли помнить десятиклассница какого-то восьмиклассника. Интересно, он прыгал на поезда?
Затормозив, включила в салоне свет и повернулась к Диме, улыбаясь:
— Сорок третий! — Она вытащила из большой сумки пакет, Дима удивленно посмотрел на нее, заглянул в пакет и опешил.
Ботинки с роликами.
— Ты что… — начал он.
— Я с тобой! — Ева достала ботинки и себе. — Это будет поинтересней твоей рулетки. Помнишь еще, как правильно шнуроваться?
— Да я никогда не прыгал с этих мостов!
— Значит, удовольствие будет по полной. — Ева открыла дверцу машины и высунулась, обуваясь.
Конечно, он не прыгал. Рациональный мальчик.
— Ну, ты идешь? — Ева подсвечивала себе фонариком.
— А почему именно в темноте? Почему не прыгнуть днем, когда светло?
— Потому что днем нельзя, тот парнишка разбился именно потому, что видел все под собой. Он отлично проехал по поезду, подпрыгнул, зацепился за железку моста, а когда поезд под ним ушел, испугался низа, понимаешь. В темноте — совсем другие ощущения.
Дима шел за ней, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, если попадалась неожиданная кочка. Они въехали на мост, затрещали колеса роликов. Ева остановилась посередине моста, перекинула ноги и села на перила.
— В десять тридцать две будет поезд. До другого моста двести метров. Прыгаем на крышу поезда, катимся по вагонам, поднимаем руки, подпрыгиваем и цепляемся за железку на том мосту. Висим, потом, перемещаясь на руках, продвигаемся к насыпи и спрыгиваем. Все. Может, ты не хочешь прыгать, ты подумай, еще четыре минуты. Я тогда сама, я балдею от этого. Это похлеще любого наркотика заряжает. А если надумаешь, я возьму тебя за руку. — Ева засовывала фонарик за пояс.
Дима вдруг понял, что не может думать. Перед ним мелькали какие-то отрывочные образы, вдруг — близким лицом учительница химии, он ее боялся…
— Ты боишься? — спросила Ева, приблизив к нему лицо. Он услышал запах ее дыхания и наконец о чем-то подумал. Он подумал: «Почему я ее не целую?»
Зашумел приближающийся поезд.
— Я как-то уже давно ничего не боялся. Забыл, как это — бояться.
— А-а-а! А мне даже приказано было вспомнить, как это — страх. Я тоже забыла нечаянно. Так ты со мной? Смотри, и не темно совсем, не ночь, а сумерки ночи.
Дима перелез через перила моста и сел, держась руками.
— Приготовься, здесь выступ совсем маленький, упрись не колесами, а пяткой ботинка. Ну?! — Ева нащупала его руку, но схватить не смогла, Дима вцепился в перила очень сильно. Под ними полетели вагоны скорого. — Хоп! — крикнула она, прыгая, и нашарила его руку, пока они летели вниз на крышу вагона. — Присядь!
Они выпрямились, преодолевая сопротивление ветра. Дима ничего не видел перед собой от выступивших слез, размахивал свободной рукой, балансируя.
— Если хочешь, — кричала ему Ева, — просто постоим, не поедем!
Дима махнул рукой вперед. Трудней всего было оттолкнуться первый раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112