Так они и поступили, все до единого. Первым присягнул Уильям Корбейл, в ту пору епископ Кентерберийский. Вторым — мой дядя, шотландский король, а третьим, — она возвысила голос, заострив его как кинжал, — третьим был мой кузен Стефан, ныне явившийся сюда оспаривать у меня право на корону.
К тому времени зал уже полнился гулом голосов: с одной стороны нарастала тревога, а с другой — гнев. Пришлось вмешаться епископу.
— Здесь не место вспоминать былые обиды, — заявил он. — И с той и с другой стороны их более чем достаточно. Но, направляясь сюда, мы условились отбросить старые предубеждения, забыть об изменах и прочих прегрешениях и обсудить, что следует делать дальше. Думать не о минувшем, а о будущем — другого выхода у нас нет. Сейчас мы должны попытаться исправить то, что еще можно исправить. Я прошу уразуметь сие и высказываться, имея в виду именно это, а не отмщение за дела давно минувших дней.
— Я всего лишь прошу признать истину истиной, — упрямо возразила императрица. — Я — законная королева Англии по праву наследования, по завещанию моего отца и согласно торжественной клятве, принесенной его вельможами, обязавшимися признать и принять меня. Даже если я захочу что-то изменить, то все равно останусь собой, со всеми своими неотъемлемыми правами. То, что меня лишили возможности осуществить их, ничего не меняет. Я от них не отреклась и, видит Бог, не отрекусь.
— Мудрено отречься от того, чем не обладаешь, — подпустил шпильку кто-то из задних рядов сторонников короля.
Эта язвительная реплика потонула в гуле возмущенных, протестующих и негодующих голосов. В конце концов Стефан, стукнув кулаком по подлокотнику кресла, громогласно потребовал тишины, поддержав уже почти отчаявшегося навести порядок епископа.
— Императрица, моя кузина, имела полное право высказаться, — твердо заявил он, — что она и сделала, причем смело и напрямик Но и я, со своей стороны, хотел бы сказать кое-что по поводу обрядов, не предвозвещающих, но дарующих и подтверждающих монарший титул. Ибо для того чтобы получить корону, на которую она претендует по наследственному праву, графине Анжуйской необходимо лишить меня того, чем я уже владею по праву освящения, коронования и помазания. Да, я пришел, потребовал и, одержав честную победу, получил то, что было обещано ей. Миро, которым я помазан, смыть невозможно. Я коронован и потому заявляю свое право на то, чем владею. А тем, чем владею, я не поступлюсь. В этом я ни на какие уступки не пойду!
Теперь, после того как одна сторона сослалась на право крови, другая же — на признание мирскими и духовными властями, подтвержденное свершением священного обряда, был ли смысл добавлять что-то еще? И все же нашлись люди, попытавшиеся спасти положение. Наступил черед голосов умеренных и трезвых. Они не призывали к братской любви и всепрощению, а больше нажимали на горькие и нелицеприятные факты.
— Если наши переговоры зайдут в тупик и раздоры продлятся, — с холодной яростью в голосе заявил Роберт Горбун, — то скоро и сражаться будет не за что. Победитель — если оставшемуся в живых угодно будет именовать себя таковым — сможет воздвигнуть свой трон на пепелище и царствовать над прахом.
Но и эти доводы не были приняты во внимание. Императрица знала, что ее муж и сын держат в руках всю Нормандию, а поскольку многие английские вельможи владели землями и там, она не без оснований рассчитывала на то, что они станут добиваться милостей Анжуйского дома, а потому не сомневалась в своей окончательной победе и в Англии. А Стефан, окрыленный недавними блистательными успехами, не сомневался, что вскорости завладеет всей страной, и ради этого готов был рискнуть заморскими владениями, отложив решение этого вопроса на будущее.
Как это зачастую случается, уши спорящих были глухи к доводам рассудка, и весь дальнейший разговор свелся к взаимным обвинениям. У Генри Винчестерского достало умения не позволить спору перерасти в стычку, но добиться большего было не под силу и ему. А многие, как приметил Кадфаэль, лишь мрачно и сурово молчали. Ничего не сказал граф Роберт Глостерский. Не проронил ни слова его сын — и враг! — Филипп Фицроберт. Видимо, оба не ждали друг от друга ничего хорошего и не хотели попусту сотрясать воздух.
— Ничего у нас не получится, — с горечью шепнул Роберт Горбун на ухо Хью Берингару. — Во всяком случае, здесь и сейчас. Того и следовало ждать, боюсь только, что все это обернется еще большими бедами. И увы, конца раздорам пока не видно.
Когда бесплодное собрание наконец завершилось, его участников с трудом удалось уговорить провести вечер в обители и, проявив взаимную терпимость, вместе посетить вечерню, с тем чтобы разъехаться на следующее утро. Правда, некоторые, жившие поблизости, все равно покинули приорат в тот же вечер. Одним было тошно и дальше терять время даром, другие же, возможно, радовались как раз тому, что оно потрачено впустую. Какой прок толковать об упадке и разорении страны, если большинство сторонников и той и другой партии все еще надеются одержать победу? Впрочем, как справедливо заметил Роберт Горбун, того и следовало ждать. На деле же ни у одной стороны не было достаточных сил, чтобы одолеть другую. Рано или поздно, вконец обессилев, противники наконец поймут, что понапрасну теряют время, силы и свои жизни. Но не сейчас. Пока еще нет.
Выйдя на двор, в спокойствие ранних сумерек, Кадфаэль увидел, как прошествовала в свои покои императрица. Рядом с ней шла пожилая, но все еще стройная Джоветта де Монтроз, урожденная де Редверс, а ее племянница Изабо скромно следовала позади, поотстав на шаг или два.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82