Он спит на пуховых подушках, а не на мешке овечьей шерсти, и постель его пропитана запахом ароматических трав. Его рубашки сшиты из такого же тонкого полотна, как ваши, а не из рваной холстины...Катье осеклась. Что я такое говорю ? Поглядела на зажатый в руке камень, не понимая, как он там очутился.Торн поднялся и мягко разжал ее пальцы. Камень покатился по полу.– Я все время задаю себе вопрос, знаю ли я вас хоть немного. Вас – владелицу замка, жену рыцаря, вдову, мать... – Пальцы стали поглаживать ее плечо сквозь полотно рубашки. – Наконец, женщину?Внутри у Катье все кружилось вихрем. Его прикосновение было теплым, успокаивающим, как лекарственный отвар.– Я сама ее не знаю, – выговорила она. – Вы пугаете меня, полковник. И заставляете бояться самой себя. Я не знаю, что делать, как себя вести. Я никогда не проводила так много времени наедине с мужчиной. Даже с Филиппом.– Но ведь он был вашим мужем. Наверняка...– Что – наверняка? Он зимовал в Сен-Бенуа. – Она отстранилась и стала дрожащими руками выкладывать из мешка хлеб и сыр. – Но Филипп был не тот человек, чтобы проводить с женой и сыном идиллические вечера у камина. – Она в третий раз переставляла с места на место оббитые кружки. – Я заботилась о нем, полковник Торн. О его доме, еде, одежде, о его... – Она покраснела, тряхнула головой, как будто это движение могло согнать предательский жар со щек. – Словом, делала все, что полагается жене.Снаружи сверкнула молния и раскатился гром. Бекет присел рядом, накрыл ее руку своей.– И женщине? – спросил он.От простого прикосновения его пальцев Катье вдруг показалось, что годы, прожитые в Сен-Бенуа, отодвинулись куда-то очень далеко в прошлое.– Женщине, жене, вдове, матери... Все это одно и то же.– Разве?Она не ответила, и он убрал руку.– Мне кажется, нам обоим в жизни довелось сражаться.– И мы оба устали, полковник, – тихо подтвердила она, ощущая кожей тепло его руки.– Душой и телом.Торн отошел к маленькому водопаду, плеснул себе в лицо, провел руками по волосам.Несмотря на промозглую сырость пещеры, в теле Катье разгоралось яркое пламя. Интересно, каково, просыпаясь, чувствовать на шее эти волосы? Филипп всегда коротко стригся под парик, и без него голова походила на волосяную щетку. Изредка засыпая после супружеских визитов, он колол ее своими волосами.А волосы полковника, наверное, ласкали бы ее кожу, как черный бархат, если б, он сейчас склонился к ее уху и прошептал: Сладкая... изменница. Катье опять вспыхнула. Если он узнает, что она ему солгала, то уже не будет ни жены рыцаря, ни вдовы, ни матери... ни женщины. Только изменница. Тогда его руки не согреют и не приласкают, а губы не сотрут поцелуями ее ложь.Огонь затрещал, напомнив ей об ужине. Надо пережить еще одну ночь , сказала она себе, приходя в отчаяние от того, как далеко завлекли ее мечты.Ей вспомнилась ночь в амбаре, его поцелуи. И ночь у костра – ощущение его кожи, скользящей под пальцами. Нет , Катье. Это началось раньше. До Торна. И до того , как ты перестала видеть нехитрые сны. В холодную вьюжную зиму у них вышли все дрова. Они с Петером прижались друг к другу у камина, вообразив, что зола – это догорающие угольки, и вдвоем пели песни, которым научил ее отец.Она расправила юбку и начала напевать бодрый марш. Дай Бог, чтоб ей надо было сражаться только с холодом!Бекет опустился на колени поправить костер и не поверил своим ушам. Неу жели она поет ? В горле защекотал смех.– Колыбельная?Она взглянула на него широко открытыми глазами, удивленная этой добродушной усмешкой.– Что-то вроде. – Она неуверенно улыбнулась. – Отец пел ее мне в детстве.Бекет недоверчиво приподнял бровь.– Шевалье де Серфонтен пел своей дочери песни?– Серфонтен? Нет, что вы! Он второй муж моей матери, – проговорила она с неприязнью в голосе. – А моего отца звали Петер Ван Стаден. Он сражался в чине капитана под знаменем принца Георга Фридриха Вальдского.Дома бывал редко, но когда наезжал, я упивалась его рассказами. – Глаза ее сияли. – Что это были за истории! Лиз их не любила, а я забиралась к нему на колени и часами слушала. Он называл меня капитан Катье.– Капитан Катье, – повторил Торн и добавил уже без насмешки в голосе: – Я бы произвел вас по меньшей «ере в майоры.Она улыбнулась.– Это было очень давно. Воспоминания почти стерлись.– Не отказывайтесь от них. Иногда нам ничего больше не остается.На мгновение она увидела глубокую печаль в синих глазах, но Торн быстро захлопнул створки и указал на еду и кружки, наполненные свежей водой.– Каплун зажарен в самый раз. И вино лучшее, что есть в погребах его милости. – Бекет увидел, как в ответ приподнялись в улыбке уголки ее губ. Он встал и галантно поклонился. – Ужин, достойный... ну, может быть, не принца крови, но уж полковника с владелицей замка – вполне.Улыбка померкла. Катье молча принялась резать хлеб.Бекет сел с нею рядом, посмотрел, как она положила в рот кусочек хлебного мякиша. Катье. Кэтрин. Нет – Катье. Губы невольно сложились так, словно он произносил это имя вслух.Заглянул ей в глаза. Манящие глаза. Он бы всю жизнь мог в них смотреть.Покачал головой, отгоняя глупые мысли. Когда-то давно он умел развлечь даму умной беседой, теперь же ничего не ведает, кроме службы... и мести. За них и цепляется.– Ваш отец, – спросил Бекет, отрезая кусок сыра, – он был гусар?– Да! Откуда вы знаете?– Песня! Я слышал, как ее пели австрийские гусары. Говорят, ее сочинили для битвы при Зенте.– При Зенте, – задумчиво повторила она. – Никогда не слышала, чтобы отец или Филипп упоминали такое название. Вы участвовали в ней?– Нет. – Бекет оперся на локоть, разглядывая ее озаренные пламенем черты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96