С той минуты, как Джон после блаженных ночных странствий по очарованным садам только что открывшейся любви проводил ее обратно в комнату, Джина не могла дождаться мгновения, когда сможет поделиться радостью с Беном. Так отец считает, что Джон с ней забавляется, презирает и обращается так, как Кёниги привыкли обращаться с нижестоящими, особенно с женщинами? Она сгорала от желания доказать ему, что он ошибается, что ей и ему будет хорошо с Джоном.
Джина понимала, что не может просто так выложить отцу все, даже самым лучшим новостям требуется небольшое театральное обрамление. Поэтому она дождалась, пока он, как обычно, второпях позавтракал, и прошла с ним в контору, где им никто не помешал бы. Стояло чудесное утро, солнце сияло, как свежеотчеканенная монета, на деревьях пели и щебетали крачки и фруктовые голуби. Разве мог отец не порадоваться вместе с ней переполняющему ее счастью?
Но он сидел перед ней посеревший и отрешенный, и жилка в уголке его глаза после утомительной работы на компьютере уже пульсировала, хотя утро только начиналось.
– Джон?! – Бен онемел от ужаса.
– Да, Джон! – встревоженно оборонялась Джина. – В чем дело, папа?
Бен смотрел на стену, на пол, куда угодно, только не на дочь.
– Ох, дорогая! – только и мог вымолвить он.
– Папа, что случилось? – настойчиво выспрашивала девушка. – Джон тебе не нравился, когда не обращал на меня внимания. А теперь обратил, и опять тебе не нравится!
– Господи! Обращает, не обращает – разницы никакой, разве не понимаешь?
– Нет, не понимаю! – отчаянно выкрикнула Джина. – Бога ради, скажи, что ты против него имеешь?
– Он Кёниг! Кёниг, черт его дери, а они все одинаковы! Они уничтожают все, к чему прикасаются, сами гнилые и других заставляют гнить! И никто не знает это лучше меня! – Бен прикрыл рот рукой, отвернулся к стене и тихо, безнадежно заплакал.
Пивной перегар и вонь немытого тела в хижине Марка были такими густыми, что хоть топор вешай. Из темноты доносился тяжелый храп, но человек, привалившийся к стене, не спал.
– Не входить в мою хижину без приглашения! – завизжал он, внезапно ожив. – Хотите говорить со мной, так я выйду!
Прошло несколько минут, пока из дверей показалась крепко сбитая мускулистая фигура с неизменной банкой. Марк вздрогнул, увидев полицейских, чьи суровые, обвиняющие фигуры закрывали солнце.
– Я этого не делал! – истерически закричал он. – Это не я, я сучку пальцем не трогал!
– Сучка она была, да, Марки? – поинтересовался Джордж.
– А почему, Марк? – подхватил Роско. – Что она натворила, что ты ее так зовешь?
К ужасу Джона, пьяница неожиданно повернулся к нему, тыча в его сторону трясущимся пальцем.
– Его спросите! – взвизгнул он. – Его, мать вашу! Он ее трахал!
– Ну и ну!
– Ну, ты подумай!
Две пары выцветших глаз, уставившихся на Джона, потрясли и напугали его даже сильнее, чем само обвинение. Густо покраснев, он еле выдохнул:
– Это смешно! Я никогда… никогда к ней не прикасался!
– Да уж, – сказал Джордж с тем же дружелюбным интересом. – Они все так говорят, правда, Роско?
– Да уж, конечно, правда, Джордж?
– Да, еще бы, мать их всех! – пьяно орал Марк. – Трахал, я знаю, она сама мне говорила. И его братец, он тоже ее трахал!
Интерес на лицах полицейских усилился.
– Брат мистера Джона, Марки?
– То есть мистер Алекс Кёниг?
– Да, оба! Все они!
– Оба, говоришь?
– Все, говоришь, Марки?
Это не наяву, думал Джон, как сквозь туман, сейчас я проснусь, и окажется, что я видел дурной сон. Но мрачная клоунада продолжалась, и он вдруг понял, что дальше будет еще хуже.
– Он сказал, оба, Джордж?
– Он сказал, все они, Роско?
Полицейские одновременно наклонились к Марку.
– Да, все, – вопил свихнувшийся муж. – И старик с ней спал, он первый! Он перекинулся на нее, когда завязал с Розой, когда та слишком старая стала! И все они ее трахали!
– Ну, ну, ну.
– Никогда бы не подумал, правда, Роско?
– Слушайте!
Голос Джона звучал словно за миллион миль. Он умолк, а затем попытался высказаться снова, не веря в свое поражение.
– Чушь он несет, старый лжец! Я его жену не трогал. И отец тоже, могу поклясться!
– Ты можешь поклясться! – с отвращением рассмеялся Марк. – Что ты знаешь, сыночек, что ты видел? Спроси Розу! Она у Кёнигов первой шлюхой была, она все знает, спроси ее! А моя Элли – последней.
Первая.
И последняя.
Если Роза была первой, а Элли – последней, то кто еще?
Двум полицейским болванам недолго пришлось переливать из пустого в порожнее, чтобы вытянуть из пьяной развалины следующую колкость.
– Она была баба что надо, лучше за версту не найдешь, ее все мужики хотели! А Кёниги, чего хотят, то берут. Подумаешь, замужем за другим. Подумаешь, за лучшим другом.
Марк поднял на Джона отупевшие от пьянства глаза, словно обвиняя его во всех смертных грехах.
– Другого такого негодяя, как твой папочка, свет не видел! Одурачил лучшего друга, трахнул его жену. Бедняга Бен!
Он рассмеялся, и от этого звука у Джона мороз по коже прошел. Крохотные глазки горели злобой.
– Оставил в гнезде кукушонка и думать забыл.
Он повернулся и, словно в замедленной съемке, указал в сторону поселка, на Джину, которая была поглощена работой и на мгновение застыла в танце, как фигурка из иного времени. Джону в последний миг отчаянно захотелось остановить вращение земли, задержать падающую лавину, пока она не накатила, сминая, уничтожая и его и Джину.
Марк довольно хихикал, упиваясь его муками.
– Она, она это, вот какого кукушонка твой папаша Бену Николсу подкинул, когда его жену трахнул! Нашу Джину. Пойди поздоровайся с сестренкой!
29
Если бы на ее месте оказалась любая другая женщина в Кёнигсхаусе, любая другая в мире… Если уж отцу так нужны были интрижки, если одной женщины ему не хватало…
Но мать Джины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96