Этими сильнейшими бойцами были дон Луис де Корреа и Харсио, дон Иниго Лопес де Айала и дон Рамен Бласко де Асеведо. Герольд вышел вперед, объявил эти имена и, по обычаю, запретил зрителям выражать словами или действиями свое сочувствие какой-либо стороне. Щиты трех испанцев были вывешены под ложей Гонсало: все три имени были написаны на них золотыми буквами. Сами же обладатели этих имен, объехав площадь, остановились в глубине ее, около большого знамени, на котором виднелись кастильские башни и львы и арагонский балюстрад; знамя держал в руках богато одетый герольд, и оно развевалось над его головой.
Призом для победителя был великолепный шлем, украшенный серебряной фигуркой Победы: в одной руке Победа держала золотую пальмовую ветвь, а в другой — султан из перьев. То была работа Рафаэля дель Моро, замечательного флорентийского искусника. Шлем был надет на острие копья, воткнутого в землю около прохода, через который выехали три испанских барона.
Баярд, зерцало и слава рыцарства, первый выехал на арену на прекрасном нормандском гнедом жеребце; три ноги у жеребца были белые, грива черная; прекрасные его формы были, по обычаю того времени, скрыты под огромной попоной, покрывавшей его тело от ушей до хвоста; попона была светло-зеленого цвета с красными полосами, и на ней был вышит герб рыцаря; заканчивалась она бахромой, доходившей коню до колен. На голове и на крупе жеребца развевались султаны из перьев тех же цветов, и те же цвета повторялись на копейном значке и на перьях шлема. В телосложении самого Баярда не было ничего необыкновенного; напротив, насколько можно было судить при доспехах, оно не свидетельствовало о силе, которой обычно отличались воители того времени. Он выехал вперед; красавец жеребец играл под своим всадником и, чувствуя то узду, то легкое прикосновение шпор, подбирался, бил копытами, поворачивал выгнутую дугою шею и круп, и его волнистый хвост хлестал по арене, вздымая в воздух тучи песка.
Баярд сдержал коня против доньи Эльвиры и в знак приветствия склонил перед нею свое копье, а затем трижды ударил им в щит Иниго. После этого, переложив копье в левую руку, уже державшую поводья и щит, он взял правой висевшую на луке седла секиру и ударил ею два раза по щиту Корреа. Это означало, что он вызывает первого на три удара копья, а второго на два удара секирой. Проделав все это, Баярд отъехал ко входу в амфитеатр.
В ту же минуту Иниго оказался на своем месте напротив него; оба держали копье у ноги острием вверх. Баярд, у которого забрало было поднято и оставляло открытым лицо, столь бледное, что при виде его все недоумевали, как сможет он сражаться в этот день, приказал своему оруженосцу опустить и закрыть его, говоря при этом, что, несмотря на лихорадку (действительно мучившую его уже четыре месяца), он надеется не посрамить сегодня французское оружие.
Когда труба прозвучала в третий раз, показалось, что один и тот же порыв воодушевил бойцов и их коней. Склониться над копьем, дать шпоры коню, ринуться вперед с быстротой стрелы было делом одной минуты, и оба всадника выполнили его с равной быстротой и стремительностью. Иниго нацелился на шлем своего противника; то был верный, хотя и нелегкий удар; однако, когда они поравнялись, Иниго подумал, что в присутствии такого высокого собрания лучше действовать без риска, и удовольствовался тем, что переломил копье о щит Баярда. Но французский рыцарь, который по искусству владеть оружием был, пожалуй, первым воином своего времени, нацелился в забрало Иниго и попал так точно, что, даже если бы они оба стояли неподвижно, он не мог бы ударить лучше. Из шлема Иниго посыпались искры, древко копья переломилось почти у самого основания, и испанец так наклонился на левый бок — ибо он к тому же потерял левое стремя, — что чуть не упал. Таким образом, честь этой первой схватки досталась Баярду.
Оба рыцаря продолжали скакать по арене, чтобы выйти навстречу друг другу каждый с другой стороны; и Иниго, с гневом отбросивший обломок своего копья, на скаку выхватил из бочки другое.
Во второй схватке удары обоих противников оказались равны, и, быть может, Иниго в глубине души заподозрил, не но причине ли своей крайней учтивости французский рыцарь бьется не в полную силу. При третьей схватке это подозрение превратилось в уверенность. Иниго сломал копье о забрало своего противника, а тот едва коснулся своим копьем его щеки, и ясно было, что этот промах не был сделан невольно. Снова зазвучали трубы и крики «ура!». Герольды объявили, что оба рыцаря отличаются одинаковой доблестью, и они вместе отправились к ложе доньи Эльвиры, чтобы выразить ей свое почтение. Девушка встретила их словами похвалы; на такие же слова не поскупились ни Гонсало, ни герцог Немурский, который промолвил: «Chevaliers, c'est bel et bon».
Иниго принадлежал к тем людям, которых можно победить в чем угодно, но не в великодушии. Поэтому он тут же рассказал об учтивости Баярда; тот, со скромностью, которая обычно сопутствует доблести, решительно опроверг его слова, утверждая, что сделал все, что было в его силах. При виде этого состязания в учтивости, Гонсало сказал:
— Ваши слова, рыцари, могут породить сомнение, кто из вас сегодня лучше метал копье. Но одно несомненно: нет на свете более благородных и более великодушных людей, чем вы оба.
ГЛАВА XIII
В ответ на вызов Баярда, который пересел на свежего коня и был уже готов к бою, под звуки труб вышел Корреа с секирой и маленьким круглым щитом; теперь соперники не скакали во весь опор, а пустили лошадей легкой рысью, одновременно сдерживая и пришпоривая их, пока они не сблизились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103