Потом по мраморной лестнице, находившейся позади главного алтаря, Джиневра спустилась в подземную часовню, где перед образом Богоматери, написанным на стене, как полагали некоторые, самим святым Лукой, горели день и ночь пять серебряных лампад. Ходила молва, что здесь когда-то совершилось не одно чудо; потому-то на этом месте и воздвигли монастырь и церковь. Часовня была выстроена в виде шестиугольника, и алтарь с образом над ним приходился как раз напротив лестницы. В каждом из шести углов стояло по колонне с капителью, украшенной, на античный лад, крупными листьями. Колонна поддерживала одно из ребер свода, а все эти ребра сходились к каменному кругу, напоминающему своим видом жернов. Посередине круга, как раз над ступенями алтаря, виднелось закрытое решеткой отверстие шириной в локоть, выходящее наверх к ступеням главного алтаря; тонкий солнечный луч, пробившийся сквозь цветные стекла огромных окон церкви, проник через это отверстие в подземную часовню. Падая сверху во мрак, где едва теплились слабые красноватые огоньки лампад, луч прочертил в воздухе светлую полоску, и на пол легли разноцветные пятна и рисунок решетки. Когда Джиневра направилась к алтарю, чтобы преклонить перед ним колена, она прошла сквозь луч, и свет, отразившийся от ее голубой одежды, внезапно озарил всю часовню, словно бледная молния.
Джиневра молилась, прижав руки к труди и устремив взгляд на образ мадонны, и чувствовала, как мало-помалу стихает сердцебиение и дыхание становится ровнее. Молитва, немногословная, но проникновенная, постепенно возвращала ей спокойствие.
Лик Богоматери, как и на всех старинных образах, был исполнен божественной и величавой скорби, и несчастной женщине невольно казалось, что мадонна сочувствует ее горю; долго и пристально вглядывалась она в изображение, пока ей внезапно не почудилось, будто в глазах мадонны что-то блеснуло; Джиневру охватил священный трепет, и в то же время на душе у нее стало легче.
— Слава тебе, Пресвятая Дева! — сказала она наконец с глубоким волнением. — Достойна ли я твоего сострадания? Но кто поможет мне, если не ты? Вот я приношу мои муки к твоим стопам; ты видишь — я не выдержу испытания, а выхода у меня нет. О милосердная дева! Дай моему сердцу побольше сил, чтоб я могла исполнить то, что задумала!
Она не сводила взгляда с мадонны, а слезы потоком лились из ее глаз на шею и грудь; долго еще оставалась она в часовне, прося защиты у той, которую зовут матерью и утешительницей всех скорбящих; все яснее понимала она, что тому, кто на земле потерял все, вплоть до надежды, помочь может только небо.
В памяти Джиневры проходила вся ее жизнь, час за часом: невинные радости детства, волнения юности, первые услышанные ею слова любви, первое раскаяние, а затем — бесчисленные горести и беды, которые обрушились на нее после замужества; она вспомнила последние годы, непрерывную смену немногих радостей (тоже далеко не безоблачных), тяжких страданий и жгучих угрызений совести. А главное — она чувствовала, как, подобно улетающему сновидению, рассеивается уверенность, которую она до сих пор питала, — уверенность, что Этторе никогда не изменит ей. И теперь, когда, потрясенная ударами судьбы, она желала только одного, — повиноваться велению неба, но не могла ни на что решиться, именно теперь Господь сказал свое слово, внезапно вернув ей мужа и как бы указав путь, по которому ей надлежит следовать.
«Сомнений больше нет, — думала она. — Пока я считала, что его нет в живых, у меня еще было оправдание, но что же теперь делать мне, несчастной?» Вдруг перед ней возникло новое препятствие: «А что я скажу, когда явлюсь к нему и он спросит: „Где ты была до сих пор?“
Ответ найти было нелегко. При одной этой мысли Джиневра почувствовала, что не в силах будет предстать перед своим судьей, и отказалась от прежнего намерения, решив искать другой выход из этого лабиринта. Однако чем больше она раздумывала, тем яснее понимала, что шаг, внушавший ей такой ужас, — единственный, который она может и должна сделать. «На кого мне пенять? — думала она. — Только на себя. Если б я вела себя как подобало, мне не предстояло бы такое горькое унижение; и чем больше я буду медлить, тем оно будет горше».
Мужественной душе Джиневры несвойственны были долгие колебания; и она решительно сказала себе:
«Могу ли я жить, вечно терзаясь угрызениями совести? Нет. Могу ли отвергнуть надежду на жизнь за гробом и побороть страх перед ней? Нет. Следовательно, я должна выполнить свой долг, не думая больше ни о чем; да искупят мою вину предстоящие мне мучения! А ты, Пресвятая Матерь Божия, смилуйся надо мной на том и на этом свете. В самом худшем случае — что сделает со мной Граяно, если не захочет простить? Убьет? Бессмертная душа моя устремится к Богу, принесет ему покаяние и заслужит его милость и прощение».
Еще раз горячо помолвившись напоследок, Джиневра, воспрянув духом, поднялась с колен, твердым и быстрым шагом вышла из церкви и заперлась в комнате, чтобы обдумать, каким образом исполнить свое намерение. Она села, как всегда, на балконе, с которого видна была Барлетта, и предалась раздумью, более удобного случая, чтобы вернуться к мужу, нельзя было и придумать: она безусловно, застанет его на празднике в крепости, куда за полчаса можно добраться морем. Если же она дождется его возвращения во французский лагерь, ей будет гораздо труднее с ним встретиться. Поэтому Джиневра сказала себе: «Решено. Я должна увидеться с ним до завтрашнего дня. Но как быть с Этторе? До завтра он сюда, конечно, не приедет. Ждать его? Невозможно. Покинуть остров, бросить Этторе, чтоб он никогда не узнал, что со мною сталось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103