в язвительной страшной усмешке опускаются углы губ этого призрака; потом губы распухают, растягиваются, и вот уже перед ним стоит Граяно д'Асти; но и он начинает расти, и внезапно вместо него, бледный, широко разинув хохочущий рот, появляется герцог Валентино; все эти лица, возникавшие одно из другого, как бредовые видения, особенно ярко запечатлелись в его больном мозгу; внезапно среди них промелькнул образ Джиневры; Этторе произнес ее имя и вскричал с пламенной нежностью:
— Неужели ты не спасешь меня от смерти!.. Я ведь так любил тебя… Спаси меня из этой ямы… Сними тарантулов, они ползают у меня по лицу…
Много еще других бессвязных слов произносил он; наконец все видения слились воедино, словно полыхающие багряные зарницы, а потом, когда духовные и телесные силы юноши окончательно истощились, мало-помалу стали темнеть, рассеиваться и наконец потухли совсем.
ГЛАВА XVI
Чтобы одновременно вести рассказ о всех происшествиях, приключившихся в этот вечер с разными героями нашей истории, нам пришлось подолгу оставлять читателя в неизвестности относительно каждого из них. Хотя таков обычай многих рассказчиков, мы не думаем, что читателю это приятно, если, конечно, книга, находящаяся у него в руках, способна внушить желание узнать ее конец. Мы не будем просить у читателя прощения за то, что, последовали этому методу, который в нашем случае диктуется необходимостью; это было бы проявлением тщеславия, из-за которого над нами стали бы смеяться за спиной; а скромность, которая лишь у немногих является добродетелью, у большинства представляет собой не что иное, как расчет.
Как бы то ни было, нам придется ненадолго покинуть Фьерамоску, вернуться в крепость и отыскать Валентино, которого мы оставили в нижних комнатах, выходящих на море.
Первый из двух замыслов, ради которых Валентино приехал в испанский лагерь, провалился: несмотря на всю свою хитрость, ему не удалось настолько завоевать доверие Гонсало, чтобы тот пожелал заключить с ним союз или по крайней мере согласился поддержать его. Испанец, обязавшись сохранить тайну переговоров, отклонил все предложения, хотя и принял его самого с тем почетом, на который, как он считал, Валентино мог претендовать если не по своим достоинствам, то по своему званию. Те семь или восемь дней, в течение которых велись тайные переговоры, Валентино почти все время сидел, запершись в своих комнатах, чтобы не обнаруживать своего присутствия; если он изредка и выходил подышать воздухом, то делал это всегда ночью и в маске, как в том веке нередко поступали люди высокого положения, когда их действия были не слишком благовидны. Но, как мы уже говорили, к политическим интригам Валентино здесь примешивались еще и другие козни, направленные против женщины, которая посмела выказать ему презрение. Благодаря ловкости дона Микеле и согласно его заверениям, эти махинации сегодня вечером должны были успешно завершиться.
Иному человеку нелегко будет понять, как мог такой отъявленный злодей, как Валентино, пресыщенный всевозможными излишествами, столь высоко ценить обладание женщиной и столь усердно выслеживать ее. И в самом деле, было бы ошибочно думать, что желаниями Валентино управляла любовь, хотя бы в самом низменном смысле этого слова. Но Джиневра оказала сопротивление и при этом не скрыла своего презрения и отвращения; Валентино считал, что она счастливо живет с другим; ему казалось, что его победили и осмеяли, — а как же можно позволить кому-нибудь похвалиться, что он одержал верх над Чезаре Борджа?
Сколько ни встречал он прославленных красавиц всех он либо толкнул на путь преступлений, либо сделал несчастными. И среди них ведь были и добродетельные и порядочные, а иные, связанные узами крови с могущественными людьми, должны были чувствовать себя в безопасности. Мог ли он теперь вынести, чтобы какая-то незаметная и незначительная женщина так глумилась над ним — над ним, перед которым трепетала вся Италия?
Но в этот час Валентино был уже близок к свершению своей мести и шептал про себя: «Ты мне дорого заплатишь за все тяготы, которые я терплю в этой темнице».
В самом деле, пребывание в этих комнатах, похожих на тюремные камеры, должно было показаться ему, привыкшему к блеску римского двора, очень тяжким, если этому человеку вообще могли показаться тяжкими сотни испытаний, которые он терпел ради того, чтобы добиться своей цели. Однако нельзя сказать, чтобы ему уж совсем нечем было занять свое время. Не говоря уже о тех часах, которые он проводил с Гонсало, и тех, когда они с Микеле плели паутину своего заговора, Валентино ежедневно принимал гонцов из Романьи, привозивших ему от тех, кто остался ему верен, письма, бумаги, сообщения о делах; гонцы приезжали и уезжали ночью, во всем оправдывая утверждение Никколо Макиавелли, писавшего за некоторое время перед тем Флорентийской республике: «Из всех дворов на свете лучше всего хранят тайну при дворе герцога». И, не объясняя, почему это так происходит, он давал понять, что слишком болтливые языки замолкают в могиле.
Вся корреспонденция переправлялась на легких судах, которые, плавая вдоль берегов Романьи, укрывались в скалах у подножия Гаргано: по ночам оттуда к крепости отправлялись на лодках гонцы. Экипаж этих судов состоял из надежных людей, и из их-то числа дон Микеле отобрал подручных для своего предприятия.
В этот вечер, когда весь дворец огласился шумом и музыкой, Валентино сидел у себя за столом и, чтобы обмануть ожидание, просматривал при свете масляной лампы бумаги, которые ему за эти дни доставили гонцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103