Можно и совсем обойтись без работы – я знаю, что у папы есть деньги, и ты бы мог взять у него...
Я покачал головой:
– Это невозможно.
– Да, – печально сказала она, – я знаю, что денег ты не возьмешь, и даже не прошу об этом. Но если бы ты захотел, ты мог бы сделать так, чтобы мы не расставались. – Она вздохнула. – Ладно, идем завтракать.
У Маши был такой несчастный и убитый вид, что я выругал себя, но ничего не говорил ей – считал, что она должна справиться сама.
– Я ведь не только потому так расстроилась, что ты уезжаешь. Помнишь, ты говорил мне зимой: не может быть всегда так, что на свете существуют только двое, а все остальное не имеет значения. Помнишь?
– Да.
– И еще ты говорил, будут и другие радости, и горе, и другие люди, другие дела... Я и сама так думала, да и сейчас тоже... А выходит все иначе. Я вижу, что у тебя это другое все есть, но у меня-то ничего этого нет. По-прежнему только ты и все, что относится к тебе. Мне и видеть-то никого больше не хочется, и все остальное просто неинтересно! Понимаешь? И экзамены сдавать совсем не хочется – а ведь учиться я люблю. Но как подумаю, что надо браться за математику и уйдет на нее дней пять, а ты и всего-то пробудешь здесь десять... И такое зло берет! Да пропади она пропадом! Завалю – ну и что? А тебя не было – так совсем хоть плачь! Только и ждешь, когда от тебя письмо придет – и ничего больше. Однажды я из-за письма просто сбежала с семинара. Все нет и нет, и я была уверена, что уж сегодня-то наверняка будет. Захожу в аудиторию – там смех, шум, разговоры, а меня такая вдруг тоска взяла! И ушла. Прихожу домой – и правда письмо от тебя...
Она растерянно улыбнулась.
– Иногда я думаю, что я просто ограниченная и пустая девчонка и ты влюбился в меня только потому, что я красивая. На факультете меня считают довольно-таки «интересной», но я-то знаю, что у многих этот интерес «поскольку-постольку». Так, более или менее выдающийся экземпляр женской породы. Смотрят как на потенциальную бабу. Противно! А иногда мне и самой кажется, что лет через пять-шесть я и стану такой бабой – неумной, тщеславной и, должно быть, ревнивой... Подожди, не перебивай меня, – сказала она и беспомощно замолчала, опустив руки...
32
Тот вечер – последний перед отъездом Андрея в Уфу – они провели вместе в кафе.
Андрей был неразговорчив, от пива отказался, рассеянно разглядывал публику сквозь облако табачного дыма.
– Когда ты вернешься? – спросил Олег.
– Вечером пятнадцатого.
– Ого! – сказал Олег. – Для медового месяца точность просто поразительная. К чему такая спешка?
– Я ведь в экспедицию еду.
Олег промолчал. Андрей мечтательно сказал:
– Там, говорят, изумительная рыба водится, по прозвищу хариус, и настолько вкусна, что во рту тает.
– Где это там?
– На Северном Урале.
Олег выругался. Андрей с интересом посмотрел на него.
– Ты добродетельная свинья, Шелест! Сидишь как истукан и рассуждаешь так, словно тебе предстоит воскресная прогулка в Звенигород. Что за идиотская манера выкладывать такие новости напоследок и строить при этом самую невинную рожу! Он, видите ли, в экспедицию едет! Куда, с кем, зачем – ничего не известно. Когда, наконец, в твою дурацкую башку можно будет вдолбить, что есть на свете люди, которым отнюдь не безразлично, где и как ты собираешься свернуть себе шею?
Олег еще долго выговаривал ему, и под конец Андрей изобразил что-то вроде раскаяния.
Олег подробно расспросил Андрея об экспедиции и на следующий день поехал в Институт геофизики.
Фамилия начальника партии была Серебряников. Из отдела кадров Олега направили в двадцать девятую комнату. На двери ее висела табличка: «Лаборатория гравиметрии», но, если судить по крикам, доносившимся изнутри, это был шахматный клуб.
Олег вошел и остановился на пороге. Никто не обратил на него внимания. Десяток рослых парней сидели за столами, на столах и на подоконниках. Каждый занимался своим делом, и каждый считал своим долгом выступить в защиту Ботвинника или Таля. Побеждали сторонники Ботвинника.
Очкастый парень в ковбойке размахивал логарифмической линейкой и убедительно громил оппозицию:
– Что такое Ботвинник? Это логика, мощная мысль, железная целеустремленность, несгибаемая воля. А что ваш Таль? Вспыхнул – бух, бах, треск, огонь, а потом, глядишь, – один дым и головешки. Правильно? – неожиданно обратился он к Олегу.
– Верно, – согласился Олег, не успев удивиться.
– Ну вот, что я говорил! – торжествующе воскликнул парень, не переставая рыться в отчетах и делать оттуда выписки. – Что значит объективный ценитель искусства, не то что вы, горлопаны.
Он с чувством пожал Олегу руку, а на его вопрос сдвинул очки на лоб и прищурился:
– Серебряников? Был, только что вышел.
– А где он может быть? – спросил Олег.
– Везде. В любой из сорока шести комнат, исключая, конечно, дамский туалет. Ищите. И если найдете, скажите нам, где он. Он нам нужен!
– Как он выглядит?
– Длинный, худой, плешивый. Болеет за Таля – это, пожалуй, единственный его недостаток.
Олег двинулся на поиски. Он заходил в каждую комнату и спрашивал Серебряникова. Почти везде ему говорили, что Серебряников был здесь, но только-только вышел. Район поисков сужался. Когда осталось обойти всего каких-нибудь десять комнат, выяснилось, что Серебряников скрылся в неизвестном направлении. Олег узнал его адрес и поехал к нему домой.
Олегу открыла молодая голубоглазая женщина с руками, по локоть измазанными тестом.
– Сергея нет. Но к вечеру наверняка будет. Очень нужен? Тогда проходите и ждите.
Она провела Олега в комнату, заваленную спальными мешками, рюкзаками, кальками и еще тысячью всяких вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65