— Напиши отцу, пусть пришлет сотни две крон, купишь четыре-пять новых сеток, тогда стоит выходить в море.
— Не стоит. Лаас еще молодой — пускай займется чем-нибудь другим. Не оставайся ты здесь мутить этот пустой залив! Как у тебя со школой, говорят, все же поступил?
Яан тянет теперь сеть Михкеля, она в некоторых местах прямо-таки пестрит килькой.
— Нет, не вышло,— говорит Лаас.
— Да, школа требует денег. Старый Пыльдсон из Кообассяяре каждый год вкладывает в своего парня целый улов. Да еще еда своя в придачу.
Осеннее утро. По морю проносится холодный шквалистый ветер. Мутное солнце встает между набрякшими багровеющими хвостами туч и усаживается на Памманаскую банку. Темное, тяжелое море скалится пенистыми гребнями. Лодки медленно ползут по бугристой воде, будто черные многоножки с растопыренными конечностями.
— Держать! — приказывает Яан.
Лаас загребает правым веслом. Корма немного дернулась к ветру, и сеть начинает опять вкось скользить в лодку.
Йийда теперь в светло-белом каменном здании, просторном и красивом...
Кырб ступает шустро, и телега грохочет на мостовой. Вдруг в большом доме звенит звонок. Поднимается шум, в окнах показываются лица девушек, и улица полна форменных шапочек с золотой окантовкой.
Мама молчит, дома ведь говорили о школе. Лишь доехав до угла другой улицы, вздыхает:1
— Разве туда попадешь, это для господских детей.— Сын не сводит глаз с гимназии, и она утешает: — Посмотрим, если отец устроится на иностранный пароход...— На этом разговор кончается. Телега прогромыхала по городским улицам, въехала в пригород. Затем потянулось широкое шоссе — между болот и завоженных земель, поросших можжевельником. Пошли деревни с чернеющими, трясинными полями. Затем высокие песчаные пустоши и леса. Наконец, лишь вечером, показалось море. В сумерках Кырб протрусил по Уулураннаскому поселку, и была уже ночь, когда они добрались домой.
Вот и Нийда теперь там, в высоком просторном доме с большими окнами. Идет по улице, синяя шапочка с золотыми кантами на светлых волосах, когда улыбается, на щечках выступают ямочки.
— Держать!
Сердитый окрик Яана возвращает Лааса в лодку и заставляет вцепиться в весла.
— Ты все же старайся следить, тут не принято, чтобы один другому говорил, кроме как при крайней нужде, каждый должен сам смотреть,— говорит старый Михкель чуточку мягче. Но Яан все еще сердится:
— Черт возьми, здесь тащишь сеть — душа вон, а ему и дела нет!
Лаас пытается не возражать. Снова следит за сетью, которая теперь, когда лодка движется правильно, рывками скользит по верхнему шнуру на борт, таща за собой полотно.
Наконец сетестав кончился. Михкель связывает последнюю сетку, и Яан принимается тащить якорный канат. После чего берутся за весла.
Задувавший с затылка ветер служил ориентиром. Хотя Лаас и гребет из последних сил, лодка все равно норовит завернуть кормой в сторону.
— Ничего, Лаас, греби по-своему, ветер мне поможет, и эта лодка пойдет боком вправо,— успокаивает старый Михкель. Но Лаасу не хочется быть слабее Михкеля, он гребет медленно, но изо всех сил, хотя под лопатками начинает снова ныть. Обрывистый острый выступ Кийга- риской банки, постройки пиканаского Пээтера и открытый, с невысоким леском, монотонный каменистый берег Уулуранна.
— Ну и задувает, чертяка! — ругается Яан.— Уже и от берега не оторвешься. Не стоит сюда и приходить больше, воду цедить.
— Надо бы разок на плавучем лове попробовать...
Яан бурчит что-то в ответ, уверяет, что он-то уж не
пойдет, но еще до того, как лодка уткнулась в причал, передумал:
— Видно, все же придется пойти. Дома жена и ребячье стадо, где уж там.
Мама пришла встречать. Лаасу неловко, что у него так мало рыбы. Но маму, кажется, больше волнует сын, чем рыба.
— Ни у кого тут нет особого улова, а у нас и снасти-то старые. Придется зимой попробовать связать на весну другие сети.
К причалу подходят все новые лодки, и вот уже на расстоянии двух километров берег кишит людьми. Собрались рыбаки из разных мест — сырвесцы, хийюмаасцы и мужики с Кийдепеа, которые вынуждены провести свой недолгий сон тут же, в этих продуваемых насквозь рыбацких сараюшках. Явились закупщики с вином и пивом, но малой будет сегодня их пожива, лишь редкий рыбак берет стопку водки, потому что ни у кого нет лишней рыбы, чтобы можно было пускаться в разгул, но и не так уж ее мало, чтобы стыдиться нести домой или сбыть торговцам. В основном сегодняшняя килька и уходит к Лыхмусу, Болонскому или в товарищество, в зависимости от того, где какой рыбак взял в пользованье снасти. Тех, кто приобрел их на свои кровные и может везти рыбу куда хочет,— таких немного.
Мама быстро справилась с сетями, и скоро они уже сохли и рыба была собрана. Немного ее, всего полмеры, по совести, не знаешь, что с ней и делать. Все же мама несет улов в сарай товарищества — на счету каждая копейка... Отец остался без места и дожидался в Бельгии какого-нибудь судна. Теперь он, правда, был снова при деле, но кто знает, как с этими деньгами...
Мать и сын сидят в сарае. Дома был испечен пирог, Лаас ест, мать чинит старую сеть.
— Трудно тебе, сынок, не окреп еще, но что поделаешь, такая жизнь. Попробуй эту осень сходить еще несколько раз, весной полегче станет. Может, зимой новые сети свяжем — там будет видно. Если так сильно в школу хочешь, тогда уж на другой год. И себе из моря какую копейку добудешь.
В сарае наступает тишина. Сквозь крохотные мутные стекла скупо сочится слабый свет. По крыше шарахают порывы дождя.
— Кто знает, пойдете ли сегодня,— говорит мама, не поворачивая головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77