— Ты больной, Лаас. На войне один мужик тоже вот так, разорвалась бомба, две недели страхом мучился. Доктора лечили. Но господь вразумил, и все прошло. А как у тебя с этим?
— Не нахожу покоя...
— Да, докторская мудрость тут не поможет.
— А ты его... не нашел в море?
— Нет, где уж мне.
— Если его найдут, я думаю, мне станет легче.
Они подошли к домику Нигуласа. Старик любезно приглашает войти, не так еще поздно, успеет домой, может дать с собой фонарь. Крохотная, бедная бревенчатая комнатка — на удивление чистая, с низким потолком, под веселым желтым абажуром лампа, на стенах — сети, Библия на полке.
Лаасу приятно дружеское расположение Нигуласа. Когда Нигулас перед едой встает и бормочет благодарственную молитву хлебу, Лаас тоже поднимается, складывает руки и готов, если бы умел, также вознести хвалу господу.
И опять в хибаре повисает тишина. За окном, под высоким берегом, шумит море, и ветер словно бы ищет кого- то. Тихонько принюхиваясь, он огибает угол дома.
— Ты человек ученый,— говорит Нигулас жестковатым голосом,— может, тоже стыдишься молитвы и Священного писания, теперь это в моду вошло?
— Нет, я стыжусь только самого себя.
— Тогда пойдем помолимся вместе.
И они идут — Нигулас впереди — и опускаются на колени на голые камни над Кийгариским уступом. Воздев руки и повернувшись лицом к закату, они восклицают:
— Останься, о боже, ибо вечер наступает и солнце уходит!
Люди на запоздавшей лодке перестают грести. Мужики прислушиваются, и рулевой говорит:
— Нигулас с ума сошел.
И весла снова гребут в равномерном ритме.
И скатывающийся в воду огненный шар не замедляет своего хода, скользит и скользит, пока не исчезает за взгорбившимся морем. Где-то на западе слабо пылает одинокое облачко. Гаснет и оно.
Наступил вечер, и закатилось солнце... Для жены Ни- гуласа и его брата и для Антона Саулина, мужа Мийи.
Приходит ночь, и красный фонарь Нигуласа мечется на высоком берегу между редких приземистых сосенок — в руках у человека, который ищет дорогу домой. Лаас собирается еще этой ночью поехать в Раагвере, но дальше Уулуранна он не попадет. Квартирная хозяйка приводит врача. На следующий день Лааса отправляют в городскую больницу.
Палатная сестра уходит, оставляя Лааса и Наадж одних. Солнечный луч постепенно перемещается со стены на дверь, оттуда на кровать.
— Где ты была?— спрашивает Лаас.— Я так тебя ждал.
— У родственников,— отвечает она.
Лаас нащупывает ее руку и говорит:
— Наадж, будет лучше, если ты все узнаешь. И если не свяжешь со мной свою жизнь.
Но она лишь сильнее сжимает его руку, смотрит неподвижно в окно и говорит:
— Но ведь ты не убивал его...
Лаас не отвечает. Они сидят безмолвно, пока не кончается время посещения. На другой день Наадж появляется снова, приходит она и на третий — каждый день, она так устроила, что может быть в городе.
В больнице Лаас видит по ночам примерно такой сон. Он маленький мальчик, ходит в школу и отвечает урок. Но именно в тот момент, когда он решает на доске задачу, на брюках его обрываются пуговицы, сначала одна, потом другая, и, как бы он ни удерживал брюки, они все равно спадают. Ему ужасно стыдно, и он приседает, чтобы прикрыть ноги длинной рубашкой. К несчастью, рубаха рвется, и он остается совсем голым. Все смеются — девчонки, мальчишки, учитель. Он убегает от них в угол, но они находят его и там. Уже их собралась целая толпа — начальник кордона, Нигулас, откуда-то показывается и вздутое от воды лицо Антона.
Однажды ночью, когда он боялся заснуть, ему опять ясно вспомнилась история с Юулой. «Не говори!»
Но чем дольше жил в нем этот запрет, тем больше росло и желание переступить его, все выговорить с души, больше того, знать также все о других.
Течение всегда влечет его к этим двум противоположным полюсам, будто к Сцилле и Харибде, но нет у него Цирцеи, которая бы дала совет, что же выбрать. И самое странное, что именно через эти две опасности он пытается перекинуть мост своих Золотых Ворот.
Лаас решается обо всем рассказать Наадж, как и что у них было на льдине с Антоном, а также и о том, в чем его обвиняет Мийя. Однако о Юуле и ее запрете он ничего не говорит, исповедуясь: Лаас, как и раньше, з а б ы в а е т об этом.
Палата вдруг становится какой-то странно тихой, давящей. Лаас лежит неподвижно. Температуры больше нет, сознание ясное, и он чувствует, как с него что-то сходит, осыпается, спадает слоями. Его неистовая гордость и горячность улетучились. Одно из его «я» разбилось вдребезги, и эта жизнь, которая тут, в больнице, продолжается,— скорее процесс какого-то медленного изменения и преобразования.
Наадж не отталкивает, крепко обхватывает его запястья. Лаас должен быть уверен, что кинул лыжу наилучшим образом. Обман и ложь самой Мийи убили Саулина, и у Мийи нет права кидать в Лааса камнем.
Вместе с телесным выздоровлением Лаас начинает постепенно освобождаться и от чувства вины, а может, прячет ее еще глубже в закоулках души, закрывает девятью замками. В тот же день, когда Лаас выписался из больницы, он отправился в Раагвере.
На следующий день вместе с Наадж они идут в волостное управление, где фиксируется их желание вступить в брак: Лаас Раун — 27 лет, дорожный мастер, и Надежда Сенна — 19 лет, сельскохозяйственная рабочая.
Вечером отец Наадж ходил подписывать свое согласие. Наутро Лаас уехал. Наадж обещала приехать в Уулуранна через неделю.
Письма Лааса к невесте наполнились новым содержанием. Однако Наадж уже не пишет ему, как прежде. Раньше чувствовалось, что ей не хватает бумаги, она исписывала все края, теперь письма всего в несколько строчек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77