Есть ли там в море на льду снег, чтобы идти на лыжах?
— На лыжах? Тогда беды никакой. Учитель, бывает, носится на них. Ладно, зайди за нашим парнем.
Еще ночь, небо насупленное, темное, и так как Лаас ничего не видит, то у него появляется ощущение, что тяжелая туча повисла прямо над его головой. Он часто сбивается с санной колеи, однако огни Кообассяяреского маяка все же проглядывают, на них он сейчас и ориентируется. С берега дует легкий, ровный ветерок, он тоже помогает держать правильное направление, да и с какой стати именно его поджидают разводья? Лыжи хорошо скользят, купил прошлой зимой, вот только ружье не держится на вещмешке и мешает при движении. Наверно, и Рауны тоже пошли на тюленя.
В пять полшестого чуть-чуть посветлело, но берегов все еще не видно. И тут он слышит впереди голоса. Подъезжает ближе, пока не различает в темноте две мужские фигуры. С финскими санками. Задние санки толкает пограничник, перед ним дюжий мужчина в кожаном пальто.
Саулин, муж Мийи, узнает Лаас и поправляет вещмешок. И кажется, что лыжные крепления вдруг ослабли и требуют, чтобы их подтянули.
Лаас не разбирает слов, но по голосу догадывается, что другой мужчина — лейтенант Рийвес, начальник кордона. Затем оба они смеются: Антон громко — гы-гы-гы, и в голосе лейтенанта тоже сквозит какой-то подтекст.
Лаас мог бы пойти быстрее, опередить их, но что-то словно бы заставляет его замедлить шаг. Уж не о нем ли разговор, может, над ним потешаются...
Приблизившись к Саулину и Рийвесу, он здоровается. Для них это было неожиданно, шуршания лыж они не слышали.
— Тысячу чертей!— клянет лейтенант.— Так, чего доброго, и медвежью болезнь схватишь.
Саулин ничего не говорит. Лейтенант болтает еще о том о сем: где и как, значит, тоже на войну с тюленями, да, говорят, высадились десантом на Кообассяяреский выступ, надо бы их оттуда выбить... Но так как Антон и Лаас участия в разговоре не принимают, то у него пропадает охота болтать, наконец разговор и вовсе обрывается.
Становится светлее. Они уже успели пройти мимо пустых рыбацких сарайчиков на Тоолсеранна и пробираются над высоким берегом, на котором стоит домик Нигуласа. Дымит труба.
— Старик на охоте,— замечает Рийвес.
— Говорит, что тюленей не убивает, он крови не проливает,— коротко объясняет Саулин.
— Рыба тоже живность и тоже кровь имеет.
— Тогда он это кровью не считает.
Ветер, повернув на северо-запад, дует по-прежнему ровно, доносится шум моря.
У Кообассяяреского выступа слышится далекий выстрел. Судя по шуму, граница льда уже недалеко. Они время от времени проверяют топором крепость льда и идут дальше. Местами ветер смел снег, здесь с финскими санками идти легче, Лаасу же приходится переступать лыжами. И все же он идет вплотную с Саулиным и Рийвесом. Ни о чем не думает, ни о Мийе, ни о ком, но следит за каждым движением Антона и держится от него на одном и том же расстоянии. И десятым чувством угадывает, как тот замечает каждую его неловкость, как он оступается, поправляет ружье или посильнее отталкивается лыжей.
Ветер, кажется, повернул еще больше, и с моря стал наползать густой туман, в его влажности словно бы чувствуется странный, слегка тепловатый и соленый привкус крови. Очертания суши исчезают, острый палец маяка обволакивают клубы холодного молочного тумана.
— Так я и думал, сегодня тюлени останутся в живых,— опечаленно говорит начальник кордона.
Антон стучит топором по льду и идет дальше. И остальные двигаются следом, все на том же одинаковом расстоянии.
Вдруг где-то впереди разом грохают два ружья, и они прибавляют шаг в направлении выстрелов. Потом прислушиваются... Никаких голосов не слышно, лишь совсем близко шумит море, и густо и кучно, подобно огромному дракону, наплывает туман.
— Послушайте, вы уходите все дальше от берега, тут могут быть разводья,— беспокоится лейтенант.
— Могут, конечно, могут, тюлени посуху не разгуливают,— буркает Саулин, и в его насмешливом голосе слышится мрачная угроза.
— Какой смысл идти по льду, можно держаться и берега. Все равно стрелять нельзя, сейчас такой туман, что...
Антон и Лаас не отзываются, безмолвно идут дальше, начальник кордона все больше отстает. Затем он вдруг останавливается и кричит:
— Я топиться не пойду! Возвращайтесь, черт бы вас драл! Это уже никакая не храбрость. А еще бывалый человек...
И они приостанавливаются. У Лааса вдруг тоже возникает ощущение большой беды. Но когда Саулин кричит начальнику кордона, мол, чего он ждет, пусть бежит скорее прочь, неужто не видит, что уже проваливается, Лаас застывает на месте. Успел отойти всего ничего, пока Антон говорил свои слова. В тумане по-прежнему странный, соленый привкус крови, и он, этот проклятый Саулин, совсем рядом.
Они идут дальше, не говоря ни слова, вокруг туман, и где-то поблизости тихий шум открытой воды и трущихся льдин.
Вдруг раздается резкий треск, будто грохнула рядом пушка. Они застывают, их взгляды на мгновение встречаются, затем Лаас и Антон оглядываются и поворачивают назад. Хотя впору уже бежать, но они стыдятся друг друга.
Дойдя до разлома, видят: трещина столь широкая, что ее уже не одолеть. Они ходят по краю льдины, снега тут нет, и Лаас снял лыжи. Разводина все ширится, и скоро на темной воде появляется редкая зыбь, напоминая издевательскую усмешку Саулина. И снова громкий треск — лед разламывается прямо возле ног, оставляя их обоих все же на одной льдине, которую течение медленно относит в открытое море. Они не видят, куда их несет, потому что вокруг густой туман.
Лааса охватывает страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77