Наверное, надо звать на помощь, кричать во все горло, но он не в состоянии. Может, и Саулин чувствует то же самое. Невозможно думать о чем-то другом — только шорох трущихся льдин и кровавый привкус обволакивающего тумана и страха. Невысокие волны плещутся о край льдины и постепенно размывают ее.
Лаас держится середины. Саулин подходит к нему, некоторое время смотрит, прищурившись, мимо, потом с издевкой спрашивает:
— Чего не орешь на помощь?
— Моя жизнь не ценней твоей,— отвечает Лаас и тоже смотрит мимо.
Антон стоит напротив и кусает губы, руки его дрожат. Затем подступает шага на два поближе и спрашивает глухим спокойным голосом:
— Блудил с моей женой?
— А ты разве с ней блудишь?— в ответ спрашивает Лаас, все еще не смотря на него.
— Значит, ты, чертов мерзавец, совращал! — говорит Саулин, и тяжелое, поднятое для выстрела ружье дрожит в его руках.
Лаас отшатывается. Он готов ухватиться за ствол, чтобы отвести выстрел. Но выстрела не последовало. Лаас смотрит в глаза Саулину и заносчиво говорит:
— Когда я был с ней, тогда она твоей женой не была.
— Мать твою так! У нее от меня ребенок — и она не моя жена.
— И у меня мог быть с ней ребенок.
— Лжец! Прохвост! Забрался в мой дом, как вор, соблазнил мою жену. Я убью тебя, свинья!
Он готов был накинуться на Лааса, но так как тот стоял спокойно, не сделав никакой попытки защититься, то удар задержался на полпути.
Саулин трезвеет от собственного бешенства и озирается вокруг.
— Лед! Лед!— повторяет он. По-прежнему густо наплывает туман, большими клубами, и не стихает шуршание трущихся льдин.
Кажется, что откуда-то доносятся голоса — возможно, что вскрики чаек, и в душе Лааса и Саулина мощно пробуждается инстинкт самосохранения, и почти одновременно разносится крик двоих охваченных страхом людей:
— На помощь! Помогите!
Потом они прислушиваются. Не донесется ли что-нибудь оттуда, сверху, где, по их мнению, находится, Кийгариский выступ? Или не раздается ли там, пониже, у берега, плеск спускаемой в воду лодки?
И они кричат снова, во все горло, кричат до изнеможения. Их крик должен был разнестись на многие километры, и все же у них такое ощущение, что голоса тонут тут же, в этом влажном, волнисто-ватном тумане. Все чаще
и пронзительнее трутся друг о друга льдины, и все громче треск разламывающихся льдин.
Вдруг раздается какой-то жуткий, придушенный голос, будто вздох умирающего человека. Лааса охватывает страх, резкая дрожь пробегает по спине, сверху вниз, однако Антон успокаивает — это сирена Кообассяяреского маяка. Он прислушивается к ее повторяющемуся реву, затем определяет, в каком направлении им надо двигаться,— если течение останется прежним, то оно должно вынести их льдину к Кообассяярескому выступу.
В Антоне пробудился закаленный опасностями человек. Желание выжить отметает все другое в сторону, и он уже прикидывает, нельзя ли из лыж Лааса, своих финских санок и льдин скомбинировать какую-то несущую опору, которая бы не зависела целиком от воли течения. Несколькими ударами топора он отбивает у санок длинные железные полозья, которыми собирается соединить льдины, и отправляется искать глыбины потолще.
— Сходи посмотри с той стороны!— приказывает он Лаасу с жесткостью в голосе, словно между ними ничего и не было.— Надень лыжи, будет надежнее!
И Лаас идет, пытаясь углядеть край льдины и простукать палкой ее толщину.
Раздается новый треск. Лаас мгновенно оборачивается и в тот же миг видит проваливающегося в воду Антона. Волоча лыжи, бежит ему на помощь, но льдина под ним раскололась на несколько частей. Он перескакивает через первую трещину, но другая разошлась уже слишком широко — не перескочишь.
Антон барахтается между льдинами: как только он ухватывается за какую-нибудь, она тут же ломается.
— Гнилая, черт! Что, не можешь перейти? Кинь лыжу!— кричит Антон.
Лаас бросает, но столь неловко, что она оказывается в воде и, прежде чем Антон хватает ее, отплывает в сторону.
— Мимо бросаешь! Черт побери, неужто глаз нету! Давай с наветренной стороны, тогда я ее выловлю.
Лаас пытается бросить другую лыжу как можно лучше, примеривается, размахивается, но в момент броска его собственная нога проваливается сквозь лед. Замах был слишком сильный, он валится на бок между льдинами, и холодная вода с головой окатывает его. Инстинктивно старается ухватиться за что-нибудь, и вот уже пальцы левой руки уцепились за острый край ледяной глыбы. Но
происходит то же, что и с Антоном: каждая льдина, за которую он хватается, ускользает, и наконец вокруг лишь одно ледяное крошево. Он не может глянуть в сторону Антона, только слышит, как тот начинает звать на помощь, и сам принимается кричать.
Опять раздаются в тумане крики двух мужчин. Смертельный страх сковывает, они кричат, уже не слыша друг друга. Устают, кровь стынет в их жилах, и жуткий рев сирены Кообассяяреского маяка, казалось, доносится теперь из глубины, которая притягивает их к себе. Бьется одна лишь мысль: удержаться, удержаться хотя бы еще мгновенье, одно всего мгновенье.
Вдруг Лаас видит что-то узкое и желтое. Палка, лыжная палка — это она там, за ледяным крошевом, как же он раньше не видел ее. Дотянуться бы до нее! И он начинает изо всех сил перемещаться в ту сторону. Ничего не слышит, его свинцовые руки и ноги ничего не чувствуют, лишь видит: там палка, с острым железным наконечником. Тянется к ней скрюченной, посиневшей от холода рукой. Средний, указательный пальцы касаются дерева. Наконец палка в руке, и пальцы крепко вцепляются в нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77