В общем, со всех сторон уважил.
Поначалу разговор шел о хозяйских делах, о повседневном житье-бытье. О своем горе Хабрау не обмолвился ни словом, но видит Богара, крепко сдал джигит. Что и говорить, как вернулся из Самарканда, беда за бедой, только от одного горя оправился, уже новое тут как тут.
Только когда Богара начал рассказывать о том, что от муллы Абубакира доставили книги, в глазах Хабрау мелькнул интерес. Айсуак-то, по словам отца, прямо вгрызся в них, но пока они не очень-то ему даются, трудноваты.
Печаль вдруг отошла, Хабрау стал рассказывать, что в кочевьях, где он бывал, ребятишки тянутся к грамоте. Вспомнил и соседей-усергенов, похвалил их особое к учебе рвение. И этим тоже кольнул гостя: дескать, если из всех кипчакских турэ один только Богара печется о просвещении, то еще не значит, что других среди башкир нет и вовсе.
— Юрту большую дал, чтобы ты детвору грамоте учил, бумагу, книги доставил. Наши все время тебя вспоминают.— Богара решил говорить осторожней, помягче. Обиду спрятал подальше.
— Я и сам по мальчишкам этим соскучился, Богара-агай,—сказал Хабрау.— Вся надежда на них...
— А коли соскучился, чего аул мой стороной обходишь? Юрта твоя пустует. К слову сказать, и места, куда нынче перекочевали,— душе отрада.
— Хочу сначала йылкыбая-йырау навестить, человека прислал, к себе зовет.— Хабрау дать согласие не торопился.
Слово за слово, и разговор все же заехал в топкое место, которое Богара всячески хотел обойти.
— Почему свата своего, Байгильде, не уймешь хоть немного? Из-за этой несыти вся беднота не живет, а горе мыкает. Мало того что вместе с баскаками да ясачниками своих обирает, только стон стоит, еще и соседям от него покоя нет!
— Все понимаю, сэсэн. И про подлость Байгильде, и про твое горе знаю. Придет время, и на этого вора колодки стешем,— сказал Богара, стараясь уйти от этого разговора.
Но Хабрау только сверкнул глазами и, словно не турэ перед ним, не гость, прямо в лицо бросил:
— Где честь? Где верность интересам страны? Не обессудь, Богара-агай, той же дорожкой, что и твой сват-разбойник, идешь, хоть и рысца у тебя другая. А ведь я беем тебя видел, с твердой рукой и справедливым сердцем, во главе не только кипчакского племени, но и всего Яика, всего Урала. Неужели нет больше наследников тем львам башкирским, которые били тумены Батыя и Субудая?
— Эх, Хабрау! Эх, сэсэн!— В душевном порыве Богара обнял его за плечи.— Помыслы-то у нас одни Много у меня мыслей собралось, чтобы поделиться с тобой, посоветоваться. Поедем сейчас вместе ко мне в аул. Ты песней, ученым словом, я своим опытом, каким-никаким черным разумом и вот этим,— он поднял свой крепкий кулак,— послужим стране!
Но Хабрау к нему не поехал. Лишь обещал, что по пути к усергенам заглянет на его новое яйляу.
Пришлось турэ довольствоваться хоть этим.
Уехал Богара как-то присмирев, весь в думах. Совсем еще молод сэсэн, года на четыре младше его сына Аргына, а сумел укорить главу рода. Больней всего задели похвалы Хабрау тем башкирским турэ и батырам, что в давние времена храбро бились с туменами хана Батыя и Субудая. Что он этим хочет сказать? «Ты ли им чета? Тебе ли с ними равняться?» — вот, наверное, что.
Еще помянув об учении, намекнул на безграмотность Богары. Если, дескать, человек книжного слова не разумеет, как он может себе на плечи государственные заботы взваливать?
«Ничего, настанет день, узнаешь мне цену, увидишь, каков я!» Хоть и досадовал Богара в душе, но понимал, что сэсэн прав. И жалел, что не может удержать его возле себя. Что и говорить, умен, знания обширны. Крепкой опорой мог бы стать: в кочевьях уважаем, слово его весомо. Нет, не согласился обосноваться в ауле Богары. Отшутился только: «Сядешь на ханство или хотя бы на бейство, пришли гонца, стрелой прилечу». Сказал, словно проник в тайные помыслы Богары,— и опять кольнул.
Хабрау свое слово сдержал, заехал по пути, ночевал две ночи. В эту встречу хозяин серьезными разговорами не донимал, дал гостю волю. Хабрау повидался со своими шакирдами. Среди новых книг, которые достал Айсуаку отец, были несколько сказок из «Тысячи и одной ночи», переведенных на тюрки, «Тахир и Зухра», «Книга о Юсуфе» прославленного Кул Гали. Айсуак читает со всем усердием, даже пот прошиб, с запинками да заминками, а все непонятное выписывает в тетрадку. Стараются и остальные. Ильтуган старше других на два-три года. Хотя за учебу взялся много позже их, уже сравнялся с ними. Учиться ему приходится лишь урывками, то и дело гоняют с поручениями, сиротская участь — совсем как Хабрау, когда жил в Самарканде. Ладно еще, Татлыбике-байбисе за одежонкой его смотрит. Парнишка вытянулся, с виду не такой забитый, и товарищи не так дразнят его, как прежде. Попробует кто-нибудь задраться — и слово есть, чем ответить, и крепенький кулачок уже наготове. Даже Айсуака, меньшего, ненаглядного Богары, не боится. «Ты, женишок, полегче, ладно? Ступай, невеста ждет». Ребенок еще, не в том возрасте, чтобы чужую кручину понять.
Уезжая, Хабрау наказал шакирдам переписать по десять страниц из каждой книги, чтоб набить руку и разгладить почерк.
Он решил выехать рано, до зари, пока все спят. Были тусклые утренние сумерки. Предвещая жаркий день, над горизонтом вставало ало-желтое зарево. Хабрау спешил, чтобы успеть проехать больше по утренней прохладе. Он сложил в куржин свои скудные пожитки, оделся и только вышел из юрты, перед ним встала Карасэс.
— Уезжаешь, йырау? — спросила она, и голос ее дрогнул.
— Может, Карасэс, кто-нибудь лошадь мне пригонит и оседлает?
— Кони недалеко пасутся. Если не против, пойдем приведем вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99