О судьбе брата Айсуак еще не знал, и Хабрау с рассказом не торопился. Зачем такое горе причинять раньше времени? У Айсуака же от счастья, что спасся, в глазах стоят слезы, он рассказывает о том, что довелось ему пережить за этот месяц. Заложников стерегли день и ночь, забрали оружие и коней, заставили идти пешком. Когда войско переправилось через Яик и они увидели знакомые места, то решили бежать, однако стража стала стеречь их еще зорче.
— Нет, нет, Хабрау-агай, не друг нам этот колченогий царь! — говорит Айсуак с юношеским запалом и уверенностью.— Того и гляди, разобьет он Тохтамыша, а затем повернет на нас, уничтожит всех дочиста...
Хабрау молчит. Коварству Хромого Тимура он сам был свидетелем. Думы его — о погибших башкирских джигитах, умиравшем от тяжелой раны Аргыне. Хорошо бы, если на этом закончились беды, от которых кровью плачет страна.
У Айсуака свое.
— Эх, соскучился же, агай! — блестя глазами, говорит он.— Почему у людей нет крыльев? — Идет резво, чуть не вприпрыжку.
— По жене соскучился? — вяло улыбается Хабрау.
— По матери соскучился. По друзьям. И потом еще...
— Чего запнулся? Говори.
На шутливое замечание Хабрау Айсуак покраснел и опустил глаза. Уже немало прошли, когда он заговорил снова:
— Только никому не говори, сэсэн-агай, ладно?
И он рассказал, что уже больше года любит девушку по имени Айхылу и они договорились: если родители не дадут согласия, то вдвоем убегут или к бурзянам, или к тамьянам. Взяв Хабрау за руки, Айсуак сказал:
— Агай, женись на Карасэс-енге! Сама красавица только о тебе и печалится. Ты не думай, я с ней ни разу не ночевал,— чем вогнал сэсэна в смущение и растерянность.
— Эх ты, глупый, кто же свою жену называет «ен-ге»! Отродясь такого не было...— Он обнял Айсуака за плечи.— Об этом ли сейчас думать! Коли живы-здоровы, останемся, заживем по своей воле, дел будет по горло,— повернул сэсэн разговор на другое. — Дел по горло... Можно подумать, что любовь дело грешное! — Айсуак погрустнел, помолчал. Потом сказал: — Знаю, ту свою невесту не можешь забыть, которую убили киреи. Карасэс-енге рассказывала... Только я все равно не брошу Айхылу...
Хабрау, чтобы тот не увидел его навернувшихся слез, отвернулся в сторону. Простодушный юноша, сам того не зная, задел его вечную незаживающую рану.
Через три дня, на утро четвертого, беглецы почуяли, что вдруг потянуло кизячным дымом. Они перевалили через невысокий хребет, и перед ними открылась широкая долина. Вразброс стояли пестрые юрты какого-то аула, вокруг паслись стада.
Кипчакские роды, узнав, что полчища хана и эмира без задержки прошли на запад, стали возвращаться на свои земли. Этот аул, из рода гареев, был одним из них.
Радушно встретили гарей сэсэна, в его честь зарезали овцу. Каким бы усталым Хабрау ни был, но починил пробитую стрелой домбру и в знак уважения к старикам сыграл две-три мелодии. Только по окончании долгой трапезы, уже после полудня, посадили обоих путников на коней, надели сэсэну на голову лисью шапку и проводили в путь.
Может, Хабрау и не заторопился бы так, но услышал от аксакалов, что неподалеку отсюда, верстах в двенадцати, стали на ночевку сайканские кочевья, и разбудил Айсуака. Тот, придя сюда, даже толком не поел, куснул два раза и тут же, прямо в застолье, уснул крепким сном. У гареев Хабрау ничего не узнал о Янбеке, может, сайканы что-нибудь слышали?
То, что кипчаки раньше времени стали возвращаться в свои степи, встревожило сэсэна. Нужно было выждать, еще увидеть, чем разрешится война. Но когда он попытался уговорить аксакалов вернуться обратно в горы, те даже слушать его не стали. На все его горячие речи один ответ: чего там сидеть? Ждать, когда весь скот падет? Хабрау напомнил, как ногаи разграбили аулы Байгиль-де. И на это у них ответ готовый: то было тогда, а теперь, когда оба войска уже прошли, кто же их тронет?
Да, конечно, «теперь» не «тогда». Но самые сильные их храбрые джигиты ушли на войну, и наберется ли сейчас в каждом кочевье хотя бы с полсотни мужчин, способных взять в руки оружие и сесть на коня? Им же и стада пасти, и аулы охранять. Набредет вдруг какая-нибудь нечисть, что рыщет по степи и живет разбоем, смогут ли аулы дать отпор, хватит ли сил?
Три аула сайканов, даже не раскладывая юрт, стали на ночлег кучкой, близко друг к другу. Уверившись в том, что в страну пришел мир, они вышли в обратный путь, на исконные свои пастбища на берегах Яика. О Янбеке ничего не знают, а вот Байгильде видели. Три дня тому назад он с двумястами воинами встал возле них на ночевку. Мало того что напились-наелись до отвала, так еще забрали с собой с полсотни овец, трех молодых лошадей на убой. «Богара продал нас Хромому Тимуру,— говорил Байгильде,— только о своем бействе думает, лучших наших джигитов на войну, на погибель отправил. Не слушайте Богару, ни войска ему, ни скота, ничего не давайте! Обратно к Яику откочевывайте!»
Как бы аксакалы ни уважали сэсэна, они предпочли, чтобы он скорей продолжил свой путь. Они боялись своего турэ, ибо все, что говорил им Хабрау, шло наперекор словам Байгильде. К тому же и сын бея с ним. Услышит глава рода, что сайканы приняли их, и учинит какую-нибудь подлость. Не приведи аллах заслужить его гнев! Вот что понял Хабрау из намеков и недомолвок стариков.
Да, такие вот подлые турэ, как Байгильде, и истерзали народ, из-за них истекает кровью разобщенная страна. Эх, увидеть бы его и бросить ему в лицо горячий, с пылу, с жару хлесткий кубаир! Да нет, этим его не проймешь. Может, только палица Богары и вогнала бы в его гнилую башку немного ума. Видно, он уже совсем переметнулся от башкир на сторону сватов-ногаев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99