Так что большая ему будет удача, если захватит сына бея, да и сэсэн, который не очень-то жаловал его в своих кубаирах, тоже лакомый кус. Так что не сарбазов Железного Хромца, не ногайских гончих собак, а нужно прежде всего бояться своих кипчаков, разбойников Байгильде. Во что бы то ни стало нужно Айсуака доставить живым и невредимым, отдать в руки отцу.
Турэ сайканский волком рыскал по степи, оттого и редко встречавшиеся кочевья двое путников старались объезжать стороной. Если же решались заглянуть, то сначала тщательно высматривали, нет ли там какого войска.
Под мерный ход коня Хабрау думает о будущем своей земли. По его мнению, прежде всего Богаре надлежит из пяти подвластных ему колен выбрать пять самых умных турэ и поставить их беями, а самому стать ханом. Потом собрать постоянное войско, на первый случай хотя бы десять тысяч. Верховным сардаром назначить Юлыша. Расставить по Яику надежную охрану. Государство, которое не торгует с соседями, не может иметь ни влияния, ни мощи. Значит, под сильной защитой отправить послов к булгарским мусульманам, черемисам, а того пуще — в русские княжества, выявить, какие есть возможности для торговли. Конечно, найдется дело и для Хабрау. Его мечта — как только Богара станет ханом, собрать со всего ханства смышленых ребятишек и открыть большое медресе, там он будет учить их письму, чтению и счетной грамоте. Наверняка среди них окажутся и такие, что полюбят домбру или курай, и к складному слову охочие найдутся. Этих нужно учить особо, прилаживать, как говорится, руку к домбре и ку-раю, будить певчую птицу, что, запертая, томится у них в груди.
Представил сэсэн вольные дни, когда люди всех племен и всех народов будут жить в дружбе и согласии, и лицо его прояснилось. И правда, в этом светлом мире, на груди этой широкой прекрасной степи жить бы да поживать детям человеческим в счастье и довольствии. Но хватит ли ума и сил у Богары? Сможет ли он взнуздать жестокость, переменчивую натуру, жадность таких, как Байгильде? Нельзя упускать случай из рук! Пришла пора скинуть гнет ногаев, уже сто пятьдесят лет пьющих башкирскую кровь! Надо держаться крепко, беречь единство. Иначе опять несчастный народ обманется в своих надеждах.
В душе у сэсэна, словно росток из семени, пробиваются строки нового кубаира. Возьмет в руки домбру — и вот-вот брызнет из струн неистовая мелодия. Но он должен сдерживаться, потому что эта широко раскинувшаяся притихшая степь нагоняет на душу темную тревогу. Эх, жизнь! Эх, белый свет! Уже и по своей земле человек должен красться тайком, словно какой-то вор...
И попробуй не остерегись. Время от времени слезает сэсэн с лошади, припадает чутким ухом к земле, и доносит она топот копыт и звон железа. Говорит ему земля: здесь-то у вас тихо, но весь остальной мир стронулся с места, пришел в движение. Но отчего же два путника до сих пор не могут найти следов Таймаса-батыра? И с войском Янбека никак не встретятся?
Наконец, на третий день после того, как покинули они временную стоянку сайкан, Хабрау с Айсуаком наткнулись на большой отряд, вставший на привал.
— Наши! — закричал Айсуак.— Наши! Наши! Вон, видишь, тот, что на камне сидит, Юлыш-агай...
— Хай, острые же у тебя глаза! — сказал Хабрау, ударил камчой коня и помчался к воинам, которые, разбредшись по низине, кормили лошадей.
Айсуак понесся следом.
Да, это было войско Юлыша. Соскочив на землю, Хабрау обнял его и поспешил рассказать обо всем, что случилось с ними.
— Эх, сэсэн, сэсэн!..— Юлыш горестно покачал головой.— Не успел я. Вот парни нашли и привезли Тай-маса-батыра, при смерти лежит...
Он поведал о том, как остатки башкирского войска на обратном пути от речки Кондурчи повстречались с но-гаями и полегли все до единого. Гонцы, которых отправил Таймас к Юлышу, только что с сотней воинов поскакали на место их последнего боя, чтобы всех погибших предать земле.
А еще из слабых, словно шелест травы, слов очнувшегося на миг Таймаса стало известно, что Байгильде стакнулся с ногаями и повел их тайными тропами к Яицкому броду.
— Быстрее! Нужно настичь их! — Хабрау, подавив рыдание, вцепился ему в плечо.
— Настигнем,— сказал Юлыш. По сомкнутым бровям, по темному застывшему лицу и ходившим по скулам каменным желвакам было видно, что он еле сдерживает себя, а так, от боли и гнева,— хоть в огонь, хоть в воду.— Будь спокоен, сэсэн, две тысячи моих воинов поскакали к Яику, ногаям наперерез. Как только вернется та сотня, и мы сядем на коней... Ступай к Таймасу, побудь с ним, я пока тут дам кое-какие распоряжения.
Таймас-батыр был весь, с головы до ног, замотан в белые повязки. Огромное богатырское тело словно бы стало маленьким, похожим на запеленутую куклу. Дыхания нет совсем, только по трепету ресниц видно, что он все еще силится жить.
«Эх, Таймас! Славный, не ведающий страха батыр! Ты для Хабрау был вместо отца. И жизнь твоя, как жизнь Кылыса-кашки, прошла в седле, от ратных тягот и мирской несправедливости поседела твоя голова. Теперь, когда в синем этом небе над отрогами Урала птица свободы распростерла крылья, нельзя тебе умирать! Твой трезвый ум, бесстрашное сердце, львиная твоя мощь, воинский опыт нужны народу. Очнись, батыр!» Так Хабрау, сердцем сердцу, говорил с Таймасом. Он заклинал батыра жить — жить за тех отважных джигитов, которые остались лежать на берегах Кондурчи, жить ради той цели, которой не достигли раненые воины, что нашли свою смерть от рук коварных ногаев, ради неутоленной мести молодых батыров Аргына, Ильтуга-на, Арслана... Перед глазами сэсэна роятся всадники в черных масках, на черных конях. «Вставай,— говорил он Таймасу,— не отдадим родину этой черной нечисти!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99