Десять всадников, что доставили сей ярлык, даже не подождали, пока закипят котлы и будет готов обед. Перекусили наспех всухомятку, дали небольшой отдых лошадям и поскакали дальше. И все же собака, она и есть собака. Десятник — ханское слово, видишь ли, везет — даже не поговорил толком, все лаялся и грозил. А вот трех лучших бейских скакунов вырвал на подмену своим клячам: дескать, дорога дальняя, ему отсюда в верховья Демы скакать, а там к Асликулю.
«Ага, похоже, подол-то у вас загорелся»,— усмехнулся им вслед Богара. Посмеяться-то посмеялся, но только и крякнул от груза, что лег вдруг на плечи. Шутка ли, только лошади начали по молодой траве отъедаться — и собрать войско! И овцы недавно оягнились, где уж тут на убой отделять.
Ладно, скот, хоть с грехом пополам, собрать можно. А что скажут старики, народ что скажет? Согласится ли чернь в ханское войско идти? Как разошлись по стране тревожные слухи, затлели в народе искорки смуты. Того и гляди, полыхнет.
Вот нахлынут полчища Хромца, кто знает, может, будет еще и Тохтамышевых ужасов похлеще. И гонец-то — черное рыло, чтоб лишай и короста его изъели! — ничего не объяснил. На расспросы бея — причем самым любезным тоном — рявкнул: «Он еще будет ханский фарман обсуждать! Велено — исполняй!»
Выходит, кляни не кляни, а велено — исполняй. Богара, разослав гонцов в ближние кочевья кипчаков, усергенов, тунгауров, созвал на совет известных среди башкир аксакалов и батыров. Пока дождался дня, когда собрался совет, весь извелся. Куй железо, пока горячо,— а тут и железо было в самом накале, и молот уже занесен. Опустить бы молот, рука уже немеет, но башкирский бей обдумывает, взвешивает, на кого можно опереться, а кого нужно опасаться. Что скажут старики? Может, поддержат давний тайный замысел бея и по его настоянию решат уйти в глухие ущелья Урала, в глубь страны, схорониться и ждать конца войны? Но случись так — значит, меч мятежа вынут из ножен. Тогда уже назад пути нет — до победы или до погибели, но биться
до конца. Тогда объединенное войско башкирских племен под руку хана не пойдет, наоборот, ударит ему в спину. Вопросы, один другого страшнее, терзали рассудок, как ястреб, бьющий тетерку. Что делать? Отважиться, подняться или — что есть, мол, то и праздник — тащить, как послушный верблюд, ногайскую поклажу и дальше?
Ночь накануне совета Богара провел без сна, встал рано, не находя себе места, измаявшись ожиданием, взял с собой двух немых охранников и еще пять-шесть ратников и поехал на другой берег Сакмары, туда, где верстах в десяти от кочевья паслись его табуны. Поехал, посмотрел. Табуны-то в целости и сохранности, что им сделается? Порою проржет заливисто горячий жеребец, жидкие в суставах жеребята скачут, задрав хвосты, а кобылицы стоят, положив голову на шею соседке, и словно секретничают о чем-то. Обозрел Богара свои неисчислимые, разбредшиеся во весь окоем стада и вроде немного успокоился. Он подозвал старшего табунщика и велел потихоньку начать отгонять табуны в сторону гор и через неделю ущельем Сарыкташа идти на север, к берегам Иняка, и строго-настрого наказал, чтобы об этом никому ни словом, ни намеком. С тем бей и отправился домой.
Проехал ли с полпути, нет ли — на пересекавшей дорогу тропе ему попался один из джигитов, что держали караул по берегу Яика. Дозорный ехал верхом и гнал перед собой какого-то пешего чужака.
Богара велел охране, кроме двух безъязыких, отъехать в сторону. Если секрет какой, им лучше не слышать, от немых же опасности нет.
— Этот оборванец тебя спрашивает, бей-агай. Срочная, говорит, весть, но только для твоих ушей. Больно уж подозрительный. И язык от нашего отличается. Прикажи, бей-агай,— и размозжу ему голову! — сказал дозорный, поигрывая палицей.
— Где поймали? — спросил Богара, окинув чужака взглядом: ветхий зилян, островерхая шапка, глаза блестят.
— Через Яицкий брод шел. Вот, в мешке двух голубей нес, бей-агай. Один белый, другой сизый. Живьем съесть, что ли, хочет, сыроед? Что прикажешь, может, выпустим их?
— Отдай ему,— ответил бей, насторожившись.— Ладно, иди, скачи к своим. Будьте всегда так же зорки. За хорошую службу велю доставить тебе одну овцу.
— Хай, живи тысячу лет, бей ты наш! — гаркнул парень и поскакал обратно.
— Кто таков? Чего ходишь по моей земле?
— Дервиш я, уважаемый Богара-бей. Брожу по миру путями аллаха.
— А мне что хотел сказать?
Дервиш, сглотнув слюну, сказал охрипшим голосом:
— Еда у меня кончилась. Со вчерашнего дня крошки во рту не было. А идти далеко. Может, думаю, Богара-бей даст пищи в дорогу, щедрость его известна. С тем и шел.
«Врешь, блестящие глаза! Другое в голове держишь»,— подумал Богара. Но долго разговаривать на виду у стоящей неподалеку стражи не захотел.
— Добро пожаловать, коли так, поедем в мой аул,— сказал он, трогая коня.
Дервиш пошел рядом.
Когда пришли, Богара пригласил его в белую юрту.
— Спасибо, достопочтенный бей,— ответствовал тот, низко поклонившись,— меня до сана своего гостя возвеличил. Но только и у юрты бывают уши. Лучше будет, если весть, которую я принес тебе, услышишь только ты.
Скатерть расстелили на траве в тени березы. Гость ел быстро, жадно, но чуть насытился — вытер рот и огляделся по сторонам.
— От разящего Меча Аллаха, Владыки Вселенной, от великого эмира Тимура славному турэ башкирской страны Богаре привез я привет,— сказал он.
Богара сразу почуял запах опасности, исходивший от этого дервиша с блестящими глазами, но такого не ожидал. Его бросило в жар, острым всплеском поднялся кумыс в чашке, которую он держал в руке. Схватил другой рукой камчу, что лежала рядом, процедил сквозь зубы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99