Уж того-то я точно на березе подвешу... Хм, Хабрау, говоришь...
— Вроде был такой слух, что Хабрайырау в наши края собирается. Только смотри-ка, агай, это... совсем ты на йырау не похож,— скребя в затылке, сказал один из разбойников.
— А что, разве у йырау должны быть рога? Такой же человек, как и мы все... —улыбнулся Хабрау.
— Вот сказал! Как и мы, а? Да про него говорили, что он ростом и статью настоящий богатырь, а слово его — острее сабли!
— Вот оно как... А вы что же, сами кусимы, а на кусимов держите зло?
— Только ли зло? — Бородач стиснул дубовое ядро
кистеня так, что побелели пальцы.—Жена моя, работая на этого Игэша, надорвалась и умерла. Единственного моего ребенка, тринадцатилетнюю дочку мою, ягодку наливную, заветную, в счет ясака продали в Орду. Ну, Игэш! Он еще получит у меня! Коли не перегрызу ему глотку, не зваться мне Айсурой! — Распалившись от собственного крика, он отошел, сел на камень и стиснул голову. Потом показал на товарищей: — Эти вот бедняги... У всех горе, все от мести Игэша бежали. Один не захотел в войске Орды повинность отбыть, другой, как и я, всех своих родных лишился, остальных, когда гнали заложниками, по пути отбили. У каждого на спине следы от ногайской камчи. Вот она, правда, о которой ты говоришь! И здесь, как в других становьях, над головами сынов башкирских играет камча, сверкает сабля, и здесь продажные турэ пьют кровь народа...
— Парень этот — Арслан, мой товарищ. Не мучай его, скажи, чтобы руки развязали,— сказал Хабрау.— И... торопимся мы, не держи нас больше.
Айсура сидел словно бы в задумчивости.
— Это твои с Игэшем дела, ваши тяжбы. Я вам не судья. Но коли есть у джигита в сердце отвага и в руках сила, он в лесу хорониться не будет.
— Положить перед Игэшем повинную голову? — хмыкнул один из джигитов и стал нехотя развязывать Арслану руки, ворча: — Развязал бы я тебя... придушить бы на месте... По башке огрел, чтобы руки твои отсохли. До сих пор подташнивает...
— Не надо было рот разевать! Коли полез драться, так не жди, когда тебе палица на голову упадет. Уроком будет... — Айсура ударил в ладоши: — Эй, джигиты, мясо несите, кумыс... А ты, коли вправду сэсэн, покажи свое умение.
— Ну-ка, подай домбру,— сказал Хабрау разбойнику, стоявшему рядом. Посидел в раздумье, прошелся по струнам пальцем и под быстрый рокот начал говорить:
— Когда у волка и лисы из-за добычи вышла ссора, обрадовался медведь: «Вот так умора!» Одну налево сбил ударом, направо сбил другого и поволок добычу их к себе за горы...
— Мудреные какие-то слова. Кто они — волк и лиса? И еще медведь? На кого намек? — Айсура в недоумении покачал головой.
— Просто так сказал, что на ум пришло,— ответил
Хабрау.— Вот о чем думаю, Айсура-батыр. И сам ты, и твои джигиты стали беглецами, потому что иссякло ваше терпение. Кто виноват в ваших бедах? Хан! И ногаи! Все муки от них. Мы там, у бурзян, слышали: вот-вот начнется война, Богара-бей войска собирает. На кипчакские земли идите! Скажите, Хабрау вас послал,— примут с раскрытыми объятиями.— Он положил домбру в обтянутый кожей короб и встал с места.
Джигиты Айсуры молча подвели коней. Оружие Ар-слана было на месте, притороченное к седлу. Он проверил его и вскочил на коня.
— Хабрау-агай,— сказал Арслан, когда они отъехали,— а джигиты попались неплохие!..
— Хорошие попались джигиты. И по носу тебе хорошо стукнули, потому, наверное, и хвалишь? — улыбнулся сэсэн.
Но лицо его тут же померкло. Мало радости, коли башкиры теперь уже уходят в леса и с кистенем поджидают путников. Орда, Орда, сколько же бед ты несешь башкирской земле!
Хабрау был доволен, что Игэш в отъезде. Узнав у встречных, где стоит юрта старого мэргэна Буребая, про которого рассказывал Йылкыбай, туда он направил коня.
День клонился к вечеру. Мужчины с криками «хайт-хайт!» сгоняют табун, женщины спешат подоить коров и кобылиц. В разных концах яйляу поднимаются дымы. Несколько вооруженных всадников берегом озера отъезжают в караул.
Аул Игэша раскинулся вдоль широкой низины на северном берегу озера Мауызлы. С заката—стоит поросший черным лесом хребет Кыркты, с другой стороны, с восхода, тянутся низкие голые холмы и плоские озера, за ними — бескрайние степи. Восточной своей половиной озеро отражает ясное небо, а западную половину застлали тусклые сумерки — этим краем оно приткнулось к горе по имени Карангылык — тьма, темнота,— и ее отражение затеняет воду. Всюду еще день, а тут уже будто выползает ночь. Впервые увидел Хабрау эти места. И красота их понемногу выщелочила горечь из его раздумий от встречи с лесными разбойниками. Когда же встретился с Буребаем, уныние развеялось совсем.
Мэргэн оказался в возрасте преклонном, уже за семьдесят. Однако, услышав конскую поступь, он вышел из юрты, сам принял поводья из рук гостя и лишь потом передал их подбежавшему мальчику.
— Добро пожаловать, йырау,— сказал он, здороваясь обеими руками.— Не удивляйся, не удивляйся, весть о тебе прибыла раньше тебя самого. Ждем тебя, ждем. Пожалуйте-ка в юрту, дорогие гости...
По словам мэргэна, два их джигита на охоте в горах повстречали бортников из племени бурзян. Они-то и сказали, что Хабрау отправился к тамьянам.
— Про меня уж... разве только дурная слава дойдет...— пробормотал Хабрау, он все еще не мог забыть свой айтыш с Акаем.
— Про Акая, что ли, вспомнил? И об этом наслышаны, каждое слово этого губастого знаем. И как ты на них ответил, тоже донесли. Турэ неправо судили, победа была за тобой. Ладно, это одна сторона дела. Как ты сам, здоров ли? Что слышно в краях, где ты побывал?
— Слава Тенгри,— сказал Хабрау. Скрестив ноги, он сел где ему показали, в красном углу юрты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99