— Жаль, что мы сегодня кому-то испортим настроение. В общем, это ужасно. Знает что-то человек, а молчит, силится вспомнить, и нельзя ему подсказать...
Она села за один из столов, подставила лицо солнцу.
— Тамара Васильевна, вы верите в дружбу? Студенты входили один за другим. Сначала неохотно,
приходилось приглашать их. Потом вдруг повалили, стали спорить, чья очередь.
Тамара любила наблюдать за тем, как берут билеты. Ей казалось, что в этот момент открывается характер человека. Один мнется у стола, боится прогадать, взять не тот билет. Другой решительно берет тот, что всею ближе к нему. Третий тянется через стол, чтобы взять самый дальний.
Несчастливцами считали себя те, кому выпадал Стендаль. Все знали, что Тамара Васильевна любит Стендаля особенной, пристрастной любовью и даже пишет о нем научную работу. Если и можно было студенту чего-то не знать, допустить неточность в чем-то, то это должен был быть только не Стендаль.
На этот раз таким несчастливцем оказался Эрик Монахов. Эрик как-то сказал ей, что его имя расшифровывается так — «Эра Рабочих И Крестьян».
Это был бледный юноша, с красными глазами, встрепанный и помятый, из тех, кому не приходится спать в ночь перед экзаменом.
Ему достались «Воспоминания эгоиста» Стендаля. Он помнил подробности, приводил цитаты.
Все было бы хорошо, если бы он не называл эгоиста эгоистом. Видимо, в чужом конспекте, по которому он зубрил, была описка. Эрик отвечал бойко, с наигранным интересом к материалу, стараясь понравиться экзаменатору. Он был один из последних,— в коридоре за дверью уже никого не осталось.
Тамара слушала его и думала: «Ему лишь бы сдать. Он никогда не возьмет в руки эту книгу. Он будет жить всю жизнь по чужим конспектам. Не только в литературе. По чужим конспектам мыслей и чувств. И так же он будет боек и оживлен, стараясь понравиться».
— Вы готовились по конспектам? — спросила она.— А оригинал не читали?
Он ответил настороженно:
— Почему? Я читал.
— Тогда объясните, пожалуйста, значение слова «эготист» по Стендалю.
— Эгоист? — переспросил Эрик.
Он видел, что ассистент Зоя Петровна делает ему страшные глаза, и силился понять, в чем дело.
— Я бы ваше имя, Эрик, расшифровала иначе,— сказала Тамара, выводя в графе зачетной книжки тройку.— «Эксплуатация Ребят, Имеющих Конспекты». Вас это устраивает?
Она умела быть ядовитой.
За окном рос тополь. Солнце просвечивало сквозь его сильную, окрепшую листву, и от этого все окно было зелено и было такое впечатление, будто смотришь сквозь зеленое стекло.
Она взглянула на часы. Был час дня. Две недели назад они в это время были в парке, сидели на «поплавке». Они заказали фирменные блинчики. И бифштексы. И все осталось. Он всегда мало ел и в детстве дразнил ее,— она была сластена. Может быть, потому, что росла впроголодь.
Стендаль любил женщину. Ее звали Метильда. Она никогда не принадлежала ему. Но он любил ее всю жизнь.
Когда они прощались в последний раз, она спросила его, когда он вернется. Стендаль ответил: «Надеюсь, никогда».
Как надо любить и страдать, чтобы так ответить.
Зоя Петровна складывала билеты, которые уже потеряли свою устрашающую силу. Они вместе проставили оценки в ведомости,— результаты по группе были неплохие.
— Сейчас они все отправятся есть мороженое,— глядя в окно на студентов, сказала Зоя Петровна.— Помню, мы тоже всегда ходили...
В ее голосе слышалась грусть. С тех пор как она была студенткой, прошел год. И ей казалось, что это было очень давно.
— Почему бы и нам не поесть мороженого? — спросила Тамара.
Ей не хотелось домой. Юрка уже выехал на дачу с детским садом. Олег был у себя в институте. Она представила себе, как придет домой и будет слоняться по комнатам, слегка, по-летнему, запущенным, включать радио и ловить серьезную музыку, которую любит Стах. Потом она сядет и напишет ему письмо. Одно из тех писем, которые не отправляют.
ля
Кафе-мороженое было поблизости, за углом. Здесь и правда собралось много студентов. Они были шумливы и возбуждены. Перекликались, острили. Это было возбуждение людей, переживших опасность и чудом уцелевших.
— Тебе сколько шариков?
— Мне? Четыре.
— По-моему, тебе не хватало шести.
— Ошибаешься. Еще с тобой могу поделиться.
— Ей нельзя мороженого. У нее гланды.
— Ребята, почему вы хохотали?
— Нинке попался Виктор Гюго. «Искусство быть дедушкой».
— Ну так что?
— Ну так она сказала «девушкой».
Тамара и Зоя прошли в конец зала и сели за свободный столик у окна. Тамара заказала себе шоколадное, Зоя — клубничное.
— Я себе платье купила,— сказала Зоя.— Из поплина. Розовое, и по нему кружочки. Вам нравится поплин?
Она рассказала, как сшито платье. Какой вырез и сколько карманов. И без всякого перехода спросила:
— Ваш муж физик?
— Да.
— Ученый?
— Доктор наук.
— Наверно, страшно умный. И немножко чудак.
— Почему чудак? — улыбнулась Тамара.
— Все ученые чудаки. Хоть чуточку.
— Это было когда-то, Зоечка. Во времена Архимеда и Ньютона. Теперь другие времена и другие ученые.
Тамара задумалась, помолчала.
— Я бы даже сказала, им не хватает чудаковатости.
— Вы любите чудаков? — спросила Зоя.
— Смотря каких. Не тех, что ходят одной ногой по тротуару, а другой по мостовой и думают при этом, что хромают.
— Я знала одного чудака,— сказала Зоя.— Он был директор фабрики, а дома отдыхал за шитьем. Шил на себя, жену и детей.
— Я тоже знала одного чудака,— сказала Тамара.— Он уезжал от любимой. И на вопрос, когда он вернется, ответил: «Надеюсь, никогда».
— Это был Стендаль,— сказала Зоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56