В некоторых местах чернила расплылись голубыми пятнами, но женщина не замечала этого, потому что каждое слово знала наизусть.
— Почему ты не хочешь, чтобы он вернулся, мама? — спросил мальчик,
— Его слишком долго не было,— ответила она.— Он чужой тебе, чужой мне. Он не должен был оставлять нас тогда...
Она говорила горячо, словно тем самым могла защититься от мыслей, которые как никогда упорно одолевали ее. О многом она сказала, о многом умолчала. Она смотрела на лицо своего сына, тонкие жилки под бледной кожей, серьезный, пронизывающий взгляд и узкогубый рот, сегодня и вчера мешались, и она снова вспоминала ту ночь, наполненную криками пьяных солдат, грохотом их кулаков по двери и стенам, мужчину, который обнял ее, словно это было самым естественным на свете. Он покрыл поцелуями ее тело, клялся в любви и верности, и она прошептала: «Я счастлива. Я еще никогда не была так счастлива».
— Почему он уехал, скажи, почему? — хотелось знать мальчику. Его голос вдруг зазвучал требовательно, настойчиво, как голос отца.
Она опустила глаза. Ты не поймешь, могла бы она сказать, я все расскажу тебе потом... Она достаточно долго оттягивала этот час, потому что нет ничего мучительнее, чем интимное, потайное, свою собственную несостоявшуюся жизнь открывать своему же ребенку. Она сунула письмо, разбередившее воспоминания, в карман платья.
— Ты узнаешь вес,— сказала она,— все то, что я сама знаю. А знаю я многое, и еще более ужасное.— Она резко поднялась, подошла к плите и увидела, что вода в котелке почти выкипела.— Сколько же я говорю? Как идет время. Что ты хочешь, кофе или чай?
— Я ничего не буду пить,— ответил мальчик.
— А есть хочешь?
Есть ему хотелось всегда, как и его отцу. Она отрезала кусок хлеба, намазала толстым слоем масла, а сверху ливерной колбасой, домашней колбасой из деревни. Ее не любили в крестьянских усадьбах, но покупать она могла все, что хотела. А она хотела для своего мальчика все самое лучшее и постоянно пичкала его едой. Но он все-таки оставался слабеньким, бледненьким и тоненьким пареньком, внешне ничуть не похожим на своего отца.
Не жуя, он глотал куски, хотел утереть рот рукавом,
но в растерянности застыл и вопросительно посмотрел на мать.
— Костюм? Как получилось, что костюм здесь?
Усталым шагом женщина подошла к окну, долго смотрела в пустоту, а потом села на скамейку рядом с сыном, который отодвинул от себя надкусанный хлеб.
— Да, костюм,— сказала она через некоторое время,— из-за костюма кое-что и выплыло на свет. Однажды меня вызвали к английскому коменданту деревни. Он приподнял упаковочную бумагу, под ней лежал костюм, в котором мой муж ушел в последний раз. Его не было целых три месяца, и вот теперь мне объяснили, что костюм был найден русскими в лодке, прибитой к берегу под Бойценбургом. По этому поводу был составлен протокол на нескольких языках. А так как я заявила об исчезновении мужа и очень подробно описала коричневый костюм в елочку, он был прислан сюда — правда, с большими задержками из-за всеобщей неразберихи и границ между зонами.
— Это костюм вашего мужа или нет? — спросил меня комендант через переводчицу. Я долго щупала материал, потом кивнула. Английский офицер быстро взял мою руку, а переводчица сказала, что в таком случае господин офицер вынужден выразить мне свое соболезнование, потому что в той лодке найден также труп мужчины с искалеченной рукой, который, без сомнения, являлся моим мужем. Я узнала, что он был похоронен, и решила на этой неделе найти его могилу, на которой не было ни креста, ни надгробного камня. Я дала кладбищенскому служителю на чай все деньги, которые у меня были; он обещал мне, что по крайней мере на могиле будут посажены несколько кустов вереска — как последний привет с родной земли.
Что только не лезло мне в голову по пути домой. Смерть человека, за которым долгие годы я была замужем, не могла пройти бесследно. Даже когда между людьми нет привязанности, у них есть много общего, и оно вдруг предстает совсем в ином свете, примиряющем и даже лучезарном, и становится грустно, оттого что упущена возможность облегчить другому жизнь, доставить радость или счастливую минуту.
В этом настроении я и оказалась перед твоим отцом, который уже давно занял место умершего. Он встречал меня в дверях, приготовив мне особенный сюрприз: почистил, выгладил и надел коричневый костюм. Увидев его, я не удержалась от крика. Это был самый бессердечный сюрприз, какой он только мог выдумать, и с той минуты что-то встало между нами, чего уже нельзя было переступить. У меня возникло ужасное подозрение. Мой муж кем-то убит, и убийцей мог быть именно тот, кто тогда звал с того берега паромщика.
Мое чувство пыталось заглушить подозрения. Не может этого быть. В то время я уже знала, что под сердцем у меня ты, мой мальчик. Я жила как в бреду, разные мысли не давали мне покоя, я плакала, оставаясь в одиночестве. А вообще старалась держаться, улыбалась, но ни с кем не откровенничала, потому что люди начали показывать на меня пальцами, когда стало заметно, что я жду ребенка. Скоро пошли толки и пересуды. Говорили, будто я удушила своего мужа посреди реки в грозу, а лодку с трупом пустила по воде. Будто крики были слышны даже в деревне, а теперь ясно, я сделала это потому, что, потеряв всякий стыд, отдалась этому парню.
Твой отец оставался здесь примерно год. Он никогда не видел тебя, мой мальчик. Если бы он задержался еще немного — дня два-три,— он бы увидел тебя. Он держался так, как будто никто не может предъявить ему никаких обвинений. Но все-таки его прогнал страх перед русскими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51