— Если ты знал, что с ней творится, ты не должен был ни за что отпускать ее.
— Всего я не знал,— ответил Ганс.
— Но о том, что она собирается бежать, ты же знал? Ганс кивнул. Он не мог удержать ее. Никто не мог.
А начался побег еще в Зерране.
— Наши пути,— сказал он,— разошлись в Зерране. Лабуда тщательно причесывался перед зеркалом. Он
обернулся, словно желая еще что-то добавить, потом вдруг быстро направился к двери и, не попрощавшись, исчез. Вернулся он лишь поздно ночью, разбудил Ганса, присел на койку и сказал:
— Черт побери, ты не смел ее отпускать! Ведь она приехала сюда добровольно.
Во сне Гансу слышался треск мотоцикла Лабуды. Зерран был занесен снегом, дорогу на Доббертин расчищали и вчера, и сегодня. Озеро, конечно, замерзло. А Виктория отважилась в ледяную январскую стужу идти, увязая в снегу, скользя по льду,— все равно, по зрелом размышлении или под влиянием минутного порыва. Он никогда не умел удержать ее. И на лыжах она бешено мчалась вниз с крутых склонов, падала, вскакивала на ноги и уходила все дальше и дальше.
— Там, на Западе, она пропадет,— сказал Лабуда. Для него она была ребенком, который танцевал на льду, не подозревая, что в любую минуту может провалиться в воду. Тогда, в Зерране, он разглядел ее на другом берегу и крикнул: «Остановись!» А она только весело засмеялась, когда, желая удержать ее, он помчался на мотоцикле сквозь вмерзшие в хрупкий прибрежный лед камыши. И все это ничего не значило по сравнению с тем, другим миром, тоже блестящим, зеркально-гладким и хрупким, где она могла танцевать теперь.
— Я,— сказал Лабуда, растирая замерзшее лицо,— я бы не смог вот так спокойно лежать, закрыв глаза, и спать.
Ганс взял сигарету, которую Лабуда бросил ему на койку, закурил и вспомнил снег за окном, солнце над Зер-ранским озером и быстро гонимые ветром дождевые облака. Он мало знал о том зимнем дне в Зерране и о другом мире, куда убежала Виктория. Да, он прижимал к ее лбу носовой платок, когда она упала с велосипеда, веря, что так можно удержать в ней жизнь.
— Когда-нибудь она -вернется,— сказал он и подумал: «Она заберет ребенка. Хотя бы из-за ребенка (он на это надеялся) она вновь прочно станет на ноги. И если
не найдется там, в другом мире, человека, который своей рукой сумеет удержать в ней жизнь, тогда она сама удержит ее собственными руками».— Нет, она не пропадем-сказал Ганс.— Она останется такой же, какой была всегда, и к нашему миру она принадлежит ровно настолько, насколько всегда к нему принадлежала.— Он сделал на этом особый упор, но в душе уже сомневался, что Виктория осталась такой, какой он ее помнил.
12. Два дня шел снег, движение рабочих поездов грозило прекратиться, даже состав с углем застрял в снегу. В пятницу вечером строителям пришлось еще раз выйти из бараков, чтобы расчистить дорогу до нетопленого клуба— два километра! Они проклинали Файта, не пожелавшего перенести партсобрание. Уже за полночь сто двадцать членов партии подняли, голосуя, закоченевшие руки и объявили Гансу Рихтеру выговор за «индифферентное отношение» к побегу Виктории. После собрания Лабуда сказал ему:
— Тебе надо было приехать сюда раньше, добровольно.
Остальные, храня ледяное молчание, поспешили уйти в кружащуюся вихрем снежную мглу.
Ганс и сам не заметил, как сбился с дороги.
— Эй, товарищ, там не пройти,— окликнул его женский голос.
Он сделал еще несколько шагов, потом остановился и оглянулся. Молодая женщина, крановщица, с которой он был знаком лишь мельком, подошла к нему, утопая в рыхлом снегу, и примирительно сказала:
— Ничего, мир от этого не перевернется.
Она была сильно укутана, как все в ту зиму, только на миг обернулась к нему лицом, и ему показалось, что ее узкие глаза светятся насмешкой. Но снег тотчас стер это впечатление; он видел перед собой неясную удаляющуюся тень и последовал за ней. У него захватило дух: шагать приходилось очень быстро, чтобы не остаться одному и не блуждать бесцельно.
Потом он вместе с ней остановился у темного дощатого забора, за которым, словно стадо жирафов, тянули ввысь свои шеи подъемные краны.
— Зайдемте на минутку,— предложила женщина, открыла ворота и подвела его к одному из заснеженных кранов.
Теперь он вспомнил, что она выступала на собрании. Говорила она путано и сбивчиво, ее часто прерывали выкриками с мест, и он запамятовал, что именно она говорила. Он замешкался, а женщина уже вскарабкалась по стальной лестнице к кабине и крикнула ему:
— Правда, тут самое спокойное место.
Она не сумела сама открыть обледеневшую дверь, и ему пришлось подняться и помочь ей. Тесная кабина укрывала от ветра и снега, но через несколько минут ощутимее стал холод; они растирали руки и смотрели в сторону поселка строителей, где зажигались огни, а Лабуда и остальные, наверно, получили пищу для новых пересудов: «И где он только запропастился? Ведь должен давно уже быть здесь! Ой, ребята, не натворил бы он глупостей!»
— Я знала Викторию,— сказала женщина.
Ганс кивнул, он не удивлялся. Большинство рабочих видели, как она ходила по стройке в развевающемся белом халате. Ее чертежи какое-то' время еще передавали из рук в руки, вносили поправки, кое-что расширяли или вычеркивали; потом были получены новые планы, а старые пылились теперь по углам бараков. По-прежнему не хватало материалов, иногда цемента; стройка продвигалась медленнее, чем им всем хотелось,— зима, тысячи трудностей, отговорок.
— Многие бросили,— сказала женщина,— я тоже давно собиралась уехать.
Она принялась рассказывать о себе, о том, как пять лет назад начала здесь работать подсобницей на кухне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51