Ведь живут же в нем люди, которые находят жизнь прелестной. Если бы я здесь жил, я бы, вероятно, придерживался того же мнения. Я смотрел бы на красивую синюю бухту, скалы, яхт-клуб, на тихие улицы со спокойными старыми погруженными в мечты домами, под тенистыми деревьями, и новыми домами с зелеными газонами и проволочными изгородями. Я знавал одну девушку, которая жила на Двадцать пятой улице.Милая улица. Милая девушка. Я любил такой Бэй-Сити.Эта девушка безусловно не задумывалась о кварталах бедноты, где в развалюхах-казармах жили негры и мексиканцы. И о портовых пивных, сгрудившихся на плоском берегу, к югу от скал, о провонявших потом танцульках, о лавочках, где курили марихуану, о жуликоватых лисьих мордах, спрятавшихся за развернутыми газетами в слишком тихих холлах гостиниц, о карманниках и сутенерах, о пьяных матросах и спекулянтах, о сводницах и проститутках.Я подошел к двери камеры. В коридоре никого не было. Коридор был сумрачен и молчалив. Жизнь здесь не била ключом.Посмотрел на часы. Девять пятьдесят четыре. Время идти домой, надевать домашние туфли и садиться за шахматы. Время для стакана славного прохладного напитка и долгой уютной трубки. Время положить ноги на стул, сидеть тихо и ни о чем не думать. Время, позевывая, полистать журнал. Время быть человеком – отцом семейства, хозяином своего дома, у которого нет никакого другого дела, кроме наслаждения ночным воздухом, кроме отдыха перед завтрашним трудовым днем.Служащий в серо-синей тюремной форме шел вдоль камер, посматривая на номера. Он остановился перед моей камерой, отпер дверь и посмотрел на меня с тем жестким выражением, которое они здесь обязаны сохранять на лице всегда, всегда и всегда: «Я из полиции, дружок, Я парень крепкий. Смотри-ка, браток, а то мы тебя так отделаем, что забудешь, мужчина ты или баба. А ну-ка, выкладывай, браток, выкладывай всю правду, выкладывай, выкладывай, не забывай, что мы парни крепкие. Мы из полиции, а с такими бродягами, как ты, мы делаем, что захотим».– Выходи, – сказал он.Я вышел из камеры, он снова запер дверь и пальцем показал, куда идти дальше. Мы подошли к высокой стальной решетке, он отпер ее и опять запер за нами. Ключи весело позвякивали на большом стальном кольце. Спустя некоторое время мы прошли через стальную дверь, которая снаружи была выкрашена, как деревянная, а изнутри напоминала люк на военном корабле.Дегамо стоял у шкафа и разговаривал с сержантом-писарем. Он повернулся ко мне и спросил:– Ну, как дела?– Хороши.– Нравится вам наша новая тюрьма?– Ваша тюрьма мне очень нравится.– С вами хочет поговорить капитан Уэббер.– Очень рад.– Я вижу, у вас теперь нет других слов, кроме похвал.– В настоящий момент нет, – подтвердил я, – здесь нет.– Вы хромаете, бедняжка? Неужели споткнулись?– Да, – сказал я. – Споткнулся о резиновую дубинку. Она подпрыгнула и укусила меня в левое колено.– Какая жалость! – произнес Дегамо без всякого выражения. – Получите у писаря ваши вещи.– Мои вещи при мне. У меня ничего не отбирали.– Да? Это хорошо, – сказал он.– Да, это хорошо, – подтвердил я. Писарь поднял голову, внимательно посмотрел на нас обоих и сказал:– Надо было бы вам видеть Конни, его миниатюрный носик. Производит незабываемое впечатление. Он у него размазан по всему лицу, как сироп по вафле.Дегамо спросил с отсутствующим видом:– А что случилось? Он ввязался в драку?– Не могу сказать, – ответил писарь. – Может быть, это та же самая дубинка подпрыгнула и укусила его.– Для сержанта вы разговариваете чертовски много, – сказал Дегамо.– Сержанты-писари всегда разговаривают слишком много, – ответил тот. – Видимо, по этой причине они и не дослуживаются до лейтенанта из следственного отдела!– Видите, как мы здесь живем! – сказал Дегамо с иронией. – Как большая, счастливая, любящая семья!– С сияющими улыбками на лицах, распростертыми объятиями и резиновыми дубинками в каждой руке. Дегамо резко отвернулся. Мы вышли в коридор. Глава 27 Капитан Уэббер высунул свой острый загнутый нос из-за конторки, увидел меня и сказал:– Садитесь.Я сел на жесткий стул с подлокотниками и примостил свою левую ногу так, чтобы она не касалась твердого края сиденья. Это была большая чистая угловая комната. Дегамо в углу скрестил ноги, задумчиво потирал запястье и смотрел в окно. Уэббер продолжал:– Вы сами вызвали неприятности, и вы их получили. Вы ехали со скоростью пятьдесят пять миль в час, в черте города, вы не подчинились приказу остановиться, хотя слышали звук сирены и видели красный стоп-сигнал. Когда вас остановили, вы позволили себе оскорбить полицейского и ударили его в лицо.Я ничего не ответил. Уэббер взял спичку, сломал ее пополам и бросил через плечо.– Или, может быть, вы скажете, что они, по обыкновению, лгут? – спросил он.– Я не читал рапорта, – сказал я. – Может быть, я и ехал со скоростью 55 миль в черте города. Полицейская машина ждала перед домом, который я посетил. Когда я тронулся, она последовала за мной. Я сначала еще не знал, что это полицейская машина. Я не видел причин, почему меня надо преследовать, поэтому мне все это не понравилось. Вот я и постарался прибавить скорости. Но я лишь хотел добраться до освещенной части города.Дегамо обратил взгляд на меня. Уэббер нетерпеливо прикусил губу.– Ну, а после того, как вы поняли, что это полицейская машина, вы развернулись посреди квартала и снова пытались удрать. Правильно?– Правильно, – ответил я. – Но дайте мне возможность говорить свободно, если хотите, чтобы я все объяснил.– Свобода слова мне не мешает, – сказал Уэббер. – У меня слабость к свободе слова. Я заявил:– Эти полицейские, которые меня поймали, поджидали меня перед домом, где живет жена Джорджа Талли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67