— Ни черта не видно, — пробормотал шахтер, — но, похоже, мы скоро сведем счеты с жизнью.
Второй, разумеется, посмотрел в ту же сторону и увидел Зейна.
— Череп под капюшоном! Это Смерть!
— Да, — сказал Зейн. — Я пришел за одним из вас.
— Ты пришел за нами обоими, — сказал первый шахтер. — У нас осталось воздуха на час, а может, и меньше.
Зейн взглянул на свои часы:
— Меньше.
— О Господи, как не хочется умирать! — сказал второй шахтер. — Я понял, что надежды нет, как только услышал обвал. Так или иначе, мы давно уже жили взаймы, ведь компания не обращала внимания на нарушения правил техники безопасности. Было бы у меня побольше ума, я бы уже давно послал к чертям эту работу!
— Ну и куда бы ты пошел? — спросил первый шахтер.
— Да никуда, — вздохнул второй. — Сам виноват — не приобрел никакой другой профессии. — Он снова взглянул на Зейна. — Сколько времени осталось?
— Девять минут, — ответил Зейн.
— Хватит, чтобы исповедоваться.
— Что?
— Исповедуй меня. Это последнее таинство моей религии. Я никогда не был хорошим верующим, но я хочу попасть на Небеса.
Второй шахтер хрипло рассмеялся:
— Я знаю, что я туда не попаду!
Зейн присмотрелся к камню греха.
— Ты попадешь на Небеса, — сказал он первому шахтеру. — А ты под сомнением. Поэтому я должен забрать твою душу лично.
— Под сомнением? А что это значит?
— Твоя душа балансирует между добром и злом, потому точно не определено, пойдешь ты на Небеса, в Ад или будешь некоторое время пребывать в Чистилище.
Шахтер рассмеялся:
— Это уже хорошо!
— Хорошо?
— По крайней мере я хоть куда-нибудь денусь. Я не боюсь Ада. Я его заслужил. Я обманывал жену, обворовывал правительство… Назначь цену. Я готов платить.
— Ты не боишься Ада?
— Я боюсь лишь одного — оказаться навечно замкнутым в ящике вроде этого, когда воздух уходит, а ты совершенно беспомощен. Я буду находиться здесь еще час, но не вечно. Меня не волнует, что еще со мной произойдет, если только я выберусь отсюда.
— А меня волнует! — сказал первый шахтер. — Я так напуган, что скоро не смогу говорить внятно!
Зейн задумался. Он понял, что умирающий нуждается в том, чтобы кто-нибудь поддержал его в этот момент, не оттолкнул. Зейн решил попытаться помочь.
— Я пришел сюда за одним из вас, находящимся на чаше весов, однако полагаю, что другой больше нуждается в моих услугах.
— Да, лучше помоги ему, — посоветовал клиент, пребывающий в неустойчивом положении. — Не скажу, что мне нравится умирать, но, думаю, я как-нибудь с этим справлюсь. Я знал, на что иду, когда нанимался на эту работу. Может быть, мне понравится в Аду.
Зейн присел рядом с первым шахтером.
— Чем я могу тебе помочь?
— Я же сказал — исповедуй меня. Это будет лучшая помощь.
— Но я не священник. Я даже не принадлежу к твоей церкви.
— Ты — Смерть. Ты можешь это сделать!
Возможно, возможно…
— Тогда я буду слушать и судить твои прегрешения — хотя и так уже знаю, что они невелики.
— Один грех, — беспокойно заговорил шахтер. — Один грех не дает мне покоя многие десятилетия. Моя мать…
— Твоя мать! — произнес Зейн, содрогнувшись.
— Я думаю, что убил ее. Я… — шахтер запнулся. — Эй, Смерть, с тобой все в порядке? Ты выглядишь бледным даже для Смерти.
— Я понимаю, что значит убить мать, — ответил Зейн.
— Это хорошо. Она… Я был тогда подростком… Она попала в больницу, и…
— Я понимаю, — повторил Зейн и взял шахтера за руку. Он знал, что его одетые в перчатки руки на ощупь кажутся костями скелета, но шахтер не отдернул руки.
— У нее был рак, и я знал, что она испытывает сильную боль, но…
Зейн сжал его руку.
Успокоившись, шахтер продолжал:
— Я приходил к ней, и однажды она попросила меня выйти из комнаты и прочитать, что там написано, — ну, знаешь, что пишут на двери. Я вышел и посмотрел, и там было что-то написано, но я не мог прочитать. Наверно, это была латынь. Я пошел обратно и сказал ей об этом, и она спросила, не такое ли слово написано, и произнесла его по буквам. Я подтвердил, что действительно такое, и удивился, откуда она это знает, и она поблагодарила меня. Я думал, она довольна.
Шахтер судорожно вздохнул.
— А на следующее утро мать была мертва. Врач сказал, что она словно сдалась ночью и умерла. Никто не знал, почему это произошло, ведь она так упорно сражалась за жизнь. Но я задумался и вспомнил о слове на латыни, которое я сказал ей, — оно значило «неизлечима». Я сказал, что ей больше не на что надеяться, и она перестала пытаться выжить. Я убил ее.
— Но ты же не знал! — попытался возразить Зейн.
— Я должен был знать! Я должен был…
— Тогда ты оказал ей услугу. Остальные скрывали от нее правду и заставляли несчастную продолжать жить и терпеть боль. Ты избавил ее от сомнений. — Говоря это, Зейн обращался скорее к себе, чем к шахтеру. — Это не грех.
— Нет! Я не должен был допускать, чтобы она узнала!
— Ты бы предпочел продлить ее жизнь при помощи лжи? — спросил Зейн. — И тогда твоя душа была бы чище?
— Если бы ты был на моем месте…
— Да перестань же! — вмешался второй шахтер. — Ты виноват только в невежестве, и ни в чем больше. Я даже не уверен, что там было написано именно это латинское слово, а не другое.
— Откуда тебе знать? — огрызнулся первый шахтер. — Ты на моем месте не был!
— Пожалуй, не был, — с кривой усмешкой согласился второй шахтер. — Я вообще не знаю, кто моя мать.
Первый шахтер запнулся.
— Может, и так, — уступил он. Похоже, сделав эту уступку, он в то же время представил себя на месте другого. Он хотя бы знал свою мать и заботился о ней.
— Нет, я не философ, — сказал второй шахтер. — Я всего лишь грешник. Но не исключено, что если бы у меня была такая мать, как у тебя, то и я мог бы быть лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109