Но наиболее потрясающее впечатление произвело роковое слово:
Ц Измена.
Оно относилось к императрице.
В армии громко, не стесняясь ни местом, ни временем, шли разговоры о настой
чивом требовании императрицей сепаратного мира, о предательстве ее в от
ношении фельдмаршала Китченера, о поездке которого она, якобы, сообщила
немцам, и т. д.
Переживая памятью минувшее, учитывая то впечатление, которое произвел в
армии слух об измене императрицы, я считаю, что это обстоятельство сыгра
ло огромную роль в настроении армии, в отношении ее и к династии, и к револ
юции.
Генерал Алексеев, которому я задал этот мучительный вопрос весною 1917 года
, ответил мне как-то неопределенно и нехотя:
Ц При разборе бумаг императрицы нашли у нее карту с подробным обозначе
нием войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземпляра
х Ц для меня и для государя. Это произвело на меня удручающее впечатлени
е. Мало ли кто мог воспользоваться ею…
Больше ни слова. Переменил разговор…
История выяснит, несомненно, то исключительно отрицательное влияние, ко
торое оказывала императрица Александра Федоровна на управление русски
м государством в период, предшествовавший революции. Что же касается воп
роса об «измене», то этот злосчастный слух не был подтвержден ни одним фа
ктом, и впоследствии был опровергнут расследованием Специально назнач
енной Временным правительством комиссии Муравьева, с участием предста
вителей от Совета р. и с. депутатов.


* * *

Наконец, третий устой Ц Отечество. Увы, затуманенные громом и треском пр
ивычных патриотических фраз, расточаемых без конца по всему лицу земли р
усской, мы проглядели внутренний органический недостаток русского нар
ода: недостаток патриотизма.
Теперь незачем уже ломиться в открытую дверь, доказывая это положение. П
осле Брест-Литовского договора, не вызвавшего сокрушительного народно
го гнева; после инертного отношения русского общества к отторжению окра
ин, даже русских по духу или крови, мало того Ц оправдания его; после поль
ско-петлюровского договора и польско-советского мира; после распродажи
русских территориальных и материальных ценностей международным полит
ическим ростовщикам…
Нет сомнения, что явление распада русской государственности, известное
под именем «самостийности», во многих случаях имело целью только отгоро
диться временно от того бедлама, который представляет из себя «Советска
я республика». Но жизнь, к сожалению, не останавливается на практическом
осуществлении такого, в своем роде санитарного, кордона, а поражает саму
ю идею государственности. Даже в землях крепких, как, например, казачьи об
ласти. Правда Ц не в толще, а в верхах. Так, в Екатеринодаре в 1920 г. на Верховн
ом круге трех казачьих войск, после горячего спора, из предложенной форм
улы присяги было изъято упоминание о России…
Или распятую Россию любить не стоит?
Какую же роль в сознании старой армии играл стимул «отечества»? Если вер
хи русской интеллигенции отдавали себе ясный отчет о причинах разгорав
шегося мирового пожара Ц борьбы государств за гегемонию политическую
и главным образом экономическую, за свободные пути, проходы, за рынки и ко
лонии, борьбы, в которой России принадлежала роль лишь самозащиты, то сре
дняя русская интеллигенция, в том числе и офицерство, удовлетворялись за
частую только поводами Ц более яркими, доступными и понятными. Войны не
хотели, за исключением разве пылкой военной молодежи, жаждавшей подвига
; верили, что власть примет все возможные меры к предотвращению столкнов
ения; мало-помалу, однако, приходили к сознанию роковой неизбежности его;
поводы были чужды какой-либо агрессивности или заинтересованности с на
шей стороны, вызывали искреннее сочувствие к слабым, угнетаемым, находил
ись в полном соответствии с традиционной ролью России. Наконец, не мы, а на
нас подняли меч… И потому, когда началась война, стих голос и тех, в которы
х таился страх, что уровень культуры и экономического состояния нашей ст
раны не даст ей победы в борьбе с сильным и культурным противником. Войну
приняли с большим подъемом, местами с энтузиазмом.
Офицерский корпус, как и большинство средней интеллигенции, не слишком и
нтересовался сакраментальным вопросом о «целях войны». Война началась.
Поражение принесло бы непомерные бедствия нашему отечеству во всех обл
астях его жизни. Поражение повело бы к территориальным потерям, политиче
скому упадку и экономическому рабству страны. Необходима победа. Все про
чие вопросы уходили на задний план, могли быть спорными, перерешаться и в
идоизменяться. Это упрощенное, но полное глубокого жизненного смысла и н
ационального самосознания отношение к войне не было понято левым крыло
м русской общественности и привело ее в Циммервальд и Киенталь. Неудивит
ельно поэтому, что когда у анонимных и русских вождей революционной демо
кратии перед сознательным разрушением ими армии в феврале 1917 года предст
ала дилемма:
Ц Спасение страны или революции?..
Они избрали последнее.
Еще менее идея национальной самозащиты была понята темным народом. Наро
д подымался на войну покорно, но без всякого воодушевления и без ясного с
ознания необходимости великой жертвы. Его психология не подымалась до в
осприятия отвлеченных национальных догматов. «Вооруженный народ», как
им была, по существу, армия, воодушевлялся победой, падал духом при пораже
нии; плохо уяснял себе необходимость перехода Карпат, несколько больше
Ц борьбу на Стыри и Припяти, но все же утешал себя надеждой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26