Слух о листовках быстро распространялся. Достаточно было одного короткого взгляда, брошенного на них издали, чтобы сразу схватить и понять смысл написанного. Многие прохожие, увидев листовку, не только не спешили ее сорвать, но даже не звонили куда нужно. Одни полагали, что лучше не связываться, другие считали, что и кроме них есть кому сообщить властям, третьи… Третьи испытывали смешанное чувство злорадства и благодарности и, отойдя подальше, наблюдали за реакцией остальных.
Листовки продолжали появляться строго через день. Их наклеивали рано утром или ночью. Наполненный сарказмом и издевкой текст оставался неизменным. Он словно эхо звучал то в одном, то в другом уголке Мюнхена. В гестапо пришли к двум выводам: первое – это делает тот, кто ходит ночью или рано утром на работу или возвращается с работы домой; второе – он (или она) работает через сутки.
Поскольку полицейских оставалось все меньше и меньше, им была дана команда прежде всего следить за досками объявлений в темное время суток. Следить издали, чтобы не спугнуть злоумышленника. В гестапо понимали, что вопрос его поимки – вопрос времени. Но времени, как и полицейских, оставалось все меньше. Кто-то уже донес обо всем этом в Берлин, и оттуда поступил категорический приказ: прекратить безобразие в кратчайший срок.

* * *

Профессор готовил на кухне завтрак и ждал дочь с суточного загородного дежурства. Он уже беспокоился, что ее долго нет, Телефон не работал. Связаться с Эрной на службе невозможно. Правда, прошедшие день и ночь были тихими, обошлось даже без сирен, и все же его терзали смутные предчувствия.
Он услыхал шум подъехавшего автомобиля, потом хлопок парадной двери. Наконец-то! В дверь позвонили, затем раздался настойчивый стук. Профессор чуть не бегом бросился открывать.
– Ну, я же говорил, что мы еще увидимся! – сказал какой-то красноносый тип, вваливаясь в прихожую. Следом за ним вошли еще четыре человека.
– Что случилось? Кто вы?
– Гестапо.
Красноносый снял пальто, меховую шапку, кашне, достал расческу и перед зеркалом стал зачесывать назад редкие белесые волосы. Он был чем-то очень доволен. Настолько доволен, что едва сдерживал радость. Другие тоже поснимали верхнюю одежду и,-не обращая на профессора ни малейшего внимания, деловито прошли в комнаты.
– Начинайте, – крикнул им тот, что стоял у зеркала. Он дунул на расческу, спрятал ее в карман пиджака, поправил галстук и повернулся. – Ну, господин профессор, вы меня, конечно, не помните. А я вас не забыл. Где мы можем побеседовать?
– Что с моей дочерью? Где она?
– Ваша дочь у нас. Меня зовут Цахнер. Гауптштурмфюрер СС Цахнер. Вы – профессор Готфрид Вангер, а ваша дочь Эрна, если не ошибаюсь, Элеонора и тоже Вангер. Все верно?
– Что с ней, черт возьми? Вы можете мне сказать?
– Да ничего. – Цахнер, видя, что хозяин квартиры не двигается с места, сам взял его под локоть и повел в гостиную. – Ничего, если не считать, что она арестована.
Он втолкнул профессора в кресло, а сам, придвинув стул, сел рядом.
– Арестована? За что?
– Рудольф! – громко крикнул гестаповец, не сводя глаз с хозяина квартиры.
Вошел один из агентов.
– Покажи.
Тот вынул из кармана сложенный вчетверо большой лист бумаги и развернул. Листок был изрядно помят и даже надорван. Было видно, что потом его тщательно разгладили. Цахнер забрал листок и, не выпуская из рук, показал Вангеру.
– Вот за это самое.
«ФЮРЕР, ВЫ НЕ РАЗ ГОВОРИЛИ…»
Профессор все понял. Его лекции отменили, но он несколько раз после похорон жены заезжал в университет и слышал от кого-то о появлении в Мюнхене прокламаций. А до этого, дней десять назад, Эрна спрашивала его про тушь. Он даже видел, как она унесла к себе найденный в комнате Мартина старый флакон. Буквы выведены пером, одним из тех, которые тоже вполне могли отыскаться в комнате сына. Присмотревшись, он узнал и бумагу – такая стопка лежала у него в кабинете в верхнем ящике стола.
– Вашу дочь задержали сегодня рано утром при попытке наклеить это на доске объявлений на Максимилианштрассе. Вы наверняка знаете то место.
Цахнер отдал листок подчиненному, и тот ушел.
– Этого не может быть, – прошептал Вангер. – Это ошибка!
– Да бросьте вы! Ее схватили за руку. Сейчас мы найдем бумагу, перо и чернила, и никакие запирательства уже не будут иметь значения. Вернее, они только ухудшат ее положение.
«Значит, она не сознается», – почти машинально отметил профессор.
– Может быть, сами покажете, где все эти причиндалы? А впрочем, нам все равно придется здесь основательно покопаться. Мало ли что еще отыщется.
«Найдут Шнайдера, – опять машинально подумал Вангер, – но теперь не до него».
Обыск продолжался около двух часов. Они быстро нашли стопку бумаги, идентичной той, что была использована злоумышленницей. Нашли и плакатные перья, правда, среди них не оказалось пера нужной ширины. С черной тушью дела обстояли похуже: несколько совершенно засохших флаконов обнаружилось в столе Мартина, но их содержимое было пригодно разве что для подводки бровей.
В кабинете профессора гестапо устроило одновременно Варфоломеевскую и Вальпургиеву ночи. Тысячи томов грудами валялись на полу, креслах, диване и подоконнике. На столе же, напротив, довольно аккуратной стопкой было сложено около сотни книг.
– Что это? – спросил Цахнер кого-то из своей команды.
– Книги на иностранных языках, гауптштурмфюрер.
Он подошел и взял верхнюю. Посмотрел на обложку, пролистал. Книга на французском языке, судя по иллюстрациям, что-то о Древней Греции. Цахнер бросил ее обратно на стопку и поморщился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188