Как всегда, он попытался увильнуть, хоть и без всякой надежды на успех.— Господи, как я устал, — сказал он, потягиваясь. — Лихорадка меня вконец измочалила. Пойду-ка я спать. Почти половина второго, а в восемь я должен быть на работе.— Тикки, — сказала она, — ты ничего еще не сделал?— Что именно, детка?— Насчет моего отъезда.— Не беспокойся. Я что-нибудь придумаю.— Но ты еще не придумал?— У меня есть всякие соображения… Просто надо решить, у кого занять деньги.«200, 020, 002», — звенело у него в мозгу.— Бедняжка, — сказала Луиза, — не ломай ты себе голову. — Она погладила его по щеке. — Ты устал. У тебя была лихорадка. Зачем мне тебя терзать?Ее рука, ее слова его обезоружили: он ожидал ее слез, а теперь почувствовал их в собственных глазах.— Ступай спать, Генри, — сказала она.— А ты не пойдешь наверх?— Мне еще надо кое-что сделать.Он ждал ее, лежа на спине под сеткой. Он вдруг понял — сколько лет он об этом не думал, — что она его любит; да, она любит его, бедняжка; она вдруг стала в его глазах самостоятельным человеческим существом со своим чувством ответственности, не просто объектом его заботы и внимания. И ощущение безвыходности становилось еще острее. Всю дорогу из Бамбы он думал о том, что в городе есть лишь один человек, который может и хочет дать ему двести фунтов, но именно у этого человека ему нельзя одалживаться. Гораздо безопаснее было получить взятку от португальского капитана. Мало-помалу он пришел к отчаянному решению — сказать ей, что не сможет достать деньги и что по крайней мере еще полгода, до его отпуска, ей нельзя будет уехать. Если бы он не так устал, он бы сразу сказал ей все — и дело с концом; но он не решился, а она была с ним ласкова, и теперь еще труднее ее огорчить. В маленьком домике царила тишина, только снаружи скулили от голода бродячие псы. Поднявшись на локте, он прислушался; лежа один в ожидании Луизы, он почувствовал странное беспокойство. Обычно она ложилась первая. Им овладели тревога, страх, и он вспомнил свой сон, как он стоял, притаившись за дверью, постучал и не услышал ответа. Он выбрался из-под сетки и босиком сбежал по лестнице.Луиза сидела за столом, перед ней лежал лист почтовой бумаги, но она написала пока только первую строчку. Летучие муравьи бились о лампу и роняли на стол крылышки. Там, где свет падал на ее волосы, заметна была седина.— В чем дело, милый?— В доме было так тихо, — сказал он. — Я уж испугался, не случилось ли чего-нибудь. Вчера ночью мне приснился о тебе дурной сон. Самоубийство Пембертона совсем выбило меня из колеи.— Какие глупости! Разве с нами это возможно? Ведь мы же верующие.— Да, конечно. Мне просто захотелось тебя видеть, — сказал он, погладив ее по волосам.Заглянув ей через плечо, он прочитал то, что она написала: «Дорогая миссис Галифакс…»— Зачем ты ходишь босиком, — сказала она. — Еще подцепишь тропическую блоху.— Мне просто захотелось тебя видеть, — повторил он, гадая, откуда эти потеки на бумаге — от слез или от пота.— Послушай, — сказала она, — перестань ломать себе голову. Я тебя совсем извела. Знаешь, это как лихорадка. Схватит и отпустит. Так вот, теперь отпустило… до поры до времени. Я знаю, ты не можешь достать денег. Ты не виноват. Если бы не эта дурацкая операция… Так уж все сложилось.— А при чем тут миссис Галифакс?— Миссис Галифакс и еще одна женщина заказали на следующем пароходе двухместную каюту, а эта женщина не едет. Вот миссис Галифакс и подумала — не взять ли вместе нее меня… ее муж может поговорить в пароходном агентстве.— Пароход будет недели через две, — сказал он.— Брось. Не стоит биться головой об стенку. Все равно завтра нужно дать миссис Галифакс окончательный ответ. Я ей пишу, что не еду.Он поторопился сказать — ему хотелось сжечь все мосты:— Напиши, что ты едешь.— Что ты говоришь, Тикки? — Лицо ее застыло. — Тикки, пожалуйста, не обещай невозможного. Я знаю, ты устал и не любишь семейных сцен. Но ничего этого не будет. А я не могу подвести миссис Галифакс.— Ты ее не подведешь. Я знаю, где занять деньги.— Почему же ты сразу не сказал, как вернулся?— Я хотел сам принести билет. Сделать тебе сюрприз.Она гораздо меньше обрадовалась, чем он ожидал: она, как всегда, была дальновиднее, чем он рассчитывал.— И ты теперь успокоился? — спросила она.— Да, я теперь успокоился. Ты довольна?— Ну, конечно, — сказала она с каким-то недоумением. — Конечно, я довольна.
***
Пассажирский пароход пришел вечером в субботу; из окна спальни им был виден его длинный серый корпус, скользивший мимо бонов, там, за пальмами. Они следили за ним с упавшим сердцем — в конце концов, отсутствие перемен для нас желанней всякой радости, стоя рядом, они смотрели, как в бухте бросает якорь их разлука.— Ну вот, — сказал Скоби, — значит, завтра после обеда.— Родной мой, — сказала она, — когда пройдет это наваждение, я снова буду хорошая. Я просто не могу больше так жить.Раздался грохот под лестницей — это Али, который тоже смотрел на океан, вытаскивал чемоданы и ящики. Похоже было, что весь дом рушится, и грифы, почувствовав, как содрогаются стены, снялись с крыши, гремя железом.— Пока ты будешь складывать наверху свои вещи, — сказал Скоби, — я упакую книги.Им казалось, будто последние две недели они играли в измену и вот доигрались до того, что приходится разводиться всерьез: рушилась совместная жизнь, пришла пора делить жалкие пожитки.— Оставить тебе эту фотографию, Тикки?Бросив искоса взгляд на лицо девочки перед первым причастием, он ответил:— Нет, возьми ее себе.— Я оставлю тебе ту, где мы сняты с Тедом Бромли и его женой.— Хорошо.С минуту он глядел, как она вынимает из шкафа свои платья, а затем сошел вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84