— На этот раз я принес кое-что вам. — Несказанное отвращение свело его руку.— Мне?— Да.Каким невесомым был на самом деле этот пакетик, лежавший сейчас между ними на столе. То, что оттягивало карман как револьвер, весило теперь чуть больше пачки сигарет.— В Лиссабоне вместе с лоцманом к вам поднимется на борт один человек и спросит, нет ли у вас американских сигарет. Вы отдадите ему этот пакетик.— Это правительственное поручение?— Нет. Государство никогда так щедро не платит. — Он положил пачку денег на стол.— Странно… — сказал капитан с каким-то огорчением. — Вы же теперь у меня в руках.— Раньше вы были в руках у меня, — напомнил Скоби.— Этого я не забуду. И моя дочь тоже. Она хоть и замужем за безбожником, но сама женщина верующая. Она тоже за вас молится.— Чего стоят наши молитвы?— Будь на то воля божия, и они вознесутся к небу, как стая голубей, — сказал капитан, смешно и трогательно воздевая толстые руки.— Ну что ж, я буду рад, если вы за меня помолитесь.— Вы, конечно, можете на меня положиться.— Не сомневаюсь. А сейчас я должен обыскать вашу каюту.— Видно, вы-то на меня и не очень полагаетесь.— Этот пакет не имеет отношения к войне, — сказал Скоби.— Вы в этом уверены?— Да, почти.Он приступил к обыску. Проходя мимо зеркала, он заметил, что у него за плечами появилось чье-то чужое лицо: толстое, потное, не заслуживающее доверия. Он удивился — кто бы это мог быть? Но сразу же понял, что не узнал этого лица потому, что на нем появилось непривычное выражение жалости. И подумал: неужели я стал одним из тех, кого жалеют?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 1 Дожди кончились, и от земли шел пар. Мухи тучами висели в воздухе, больница была полна людьми, страдающими малярией. Дальше, на побережье, люди мерли от черной лихорадки, и все же на некоторое время наступило облегчение. Казалось, что теперь, когда дождь перестал барабанить по железным крышам, в мире опять воцарилась тишина. Густой аромат цветов на улицах заглушал запах обезьяньего питомника в коридорах полиции. Через час после того, как боны были сняты, пришел без всякого эскорта пароход с юга.Скоби выехал на полицейском катере, как только пароход бросил якорь. У него даже язык онемел, так долго он подбирал выражения потеплее и поискреннее. Как далеко я зашел, думал он, если мне надо заранее сочинять ласковые слова. Он надеялся, что встретится с Луизой на людях — ему будет легче поздороваться с ней в присутствии посторонних, — но на палубе и в салонах ее не было. Ему пришлось спросить у судового казначея номер ее каюты.Он все надеялся, что и там она будет не одна. В каюте сейчас помещали не меньше шести пассажиров.Но когда он постучал и дверь отворилась, там не было никого, кроме Луизы. Он чувствовал себя, как коммивояжер, который стучит в чужой дом, навязывая свой товар. Он произнес «Луиза?» — словно не был уверен, что это она.— Генри! Входи же, — сказала Луиза.Когда он вошел в каюту, им пришлось поцеловаться. Ему не хотелось целовать ее в губы — губы могут выдать, что у тебя на душе, — но она не успокоилась, пока не притянула к себе его голову и не оставила печать своего возвращения у него на губах.— Ах, дорогой, вот я и приехала.— Вот ты и приехала, — повторил он, мучительно вспоминая слова, которые он приготовил.— Они тут ужасно милые, — объяснила она. — Разбрелись, чтобы мы могли побыть с тобой вдвоем.— Ты хорошо доехала?— По-моему, как-то раз нас чуть было не потопили.— Я очень волновался, — сказал он и подумал: вот и первая ложь. Лиха беда начало. — Я так по тебе соскучился.— Я была ужасная дура, что уехала.Дома за иллюминатором сверкали в знойном мареве, как кусочки слюды. Каюта была пропитана запахом женского тела, несвежего белья, пудры и лака для ногтей. Он сказал:— Давай поедем на берег.Но она еще не хотела его отпускать.— Дорогой, там без тебя я приняла несколько решений. Теперь у нас все будет по-другому. Трепать нервы я тебе больше не буду. — Она повторила: — Теперь все будет по-другому. — А он с грустью подумал, что по крайней мере это — правда, невеселая правда.
***
Али с младшим слугой вносили сундуки, а он смотрел в окно на вершину холма, где стояли домики из рифленого железа, и ему казалось, что внезапный обвал создал между ним и этими домиками непреодолимую преграду. Они были теперь так от него далеко, что сначала он почувствовал даже не боль, а легкую печаль, как от воспоминаний детства. Откуда пошла вся эта ложь, подумал он, неужели все началось с того моего письма? Неужели я люблю ее больше, чем Луизу? А если заглянуть себе в самую глубину души, люблю ли я хоть одну из них — может, это всего лишь острая жалость, которая откликается на всякую человеческую беду… и только усугубляет ее? Человек в беде требует, чтобы ты служил ему безраздельно.Тишину и одиночество вытеснил грохот: наверху вбивали гвозди, кидали на пол тяжести, от которых дрожал потолок. Слышался громкий голос Луизы, весело отдававшей короткие приказания. На туалетном столе что-то задребезжало. Скоби поднялся наверх и с порога снова увидел глядящее на него лицо девочки в белой вуали — мертвые тоже вернулись домой. Жизнь без мертвых сама на себя не похожа. Москитная сетка висела над двухспальней кроватью, как дымчатый призрак.— Ну вот, Али, и хозяйка вернулась, — сказал он с подобием улыбки; вот и все, что он сумел изобразить во время этого спектакля. — Теперь мы опять все вместе.Ее четки, как маленькое озеро, лежали на туалете; он вспомнил о разорванных четках у себя в кармане. Как долго он собирался их перенизать, но теперь это уж вряд ли имеет смысл.— Ну, дорогой, здесь я все разобрала, — сказала Луиза. — Остальное доделает Али.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84