— Хотите, я положу ключ вам за шиворот? — спросила Луиза.— Не надо. Спасибо.Кровь запачкала листок из «Даунхемца».— Вы уж меня, пожалуйста, простите. У меня ужасный характер. Но это вас излечит, Уилсон.Если живешь только романтикой, от нее нельзя излечиться. В мире слишком много бывших служителей той или иной веры; право же, лучше делать вид, будто еще во что-то веришь, чем блуждать во враждебной пустоте, полной жестокости и отчаяния. Он упрямо настаивал:— Меня ничто не излечит, Луиза. Я вас люблю. Ничто, — повторял он, орошая кровью ее носовой платок.— Вот странно, если бы это было правдой! — сказала она. Он вопросительно хмыкнул, лежа на полу. — То есть если бы оказалось, что вы один из тех, кто в самом деле умеет любить. Раньше я думала, что Генри умеет. Было бы странно, если бы оказалось, что умеете вы.Уилсона вдруг охватил нелепый страх, что теперь его примут за того, за кого он себя выдает, — чувство, которое испытывает штабной писарь: он врал, что умеет водить танк, а теперь началась атака и он видит, что хвастовству его поверили. Признаться, что он ничего не умеет, кроме того, что вычитал в технических журналах, уже поздно… «Печальная любовь моя! Ты ангел, ты и птица!»Уткнувшись носом в платок, он благородно признал:— Думаю, что и он любит… конечно, по-своему.— Кого? — спросила Луиза. — Меня? Эту Элен Ролт, на которую вы намекаете? Или только себя?— Я не должен был вам ничего рассказывать.— Значит, это неправда. Давайте говорить начистоту, Уилсон. Вы себе не представляете, как я устала от утешительной лжи. Она красивая?— О нет, нет! Ничего подобного!— Конечно, она молодая, а я женщина средних лет. Но вид у нее после всего, что она пережила, наверно, довольно потрепанный.— Да, вид у нее очень потрепанный.— Но зато она не католичка. Счастливица. Она свободна!Уилсон сел, прислонившись к ножке стула, и сказал с искренним жаром:— Я вас очень прошу, не зовите меня Уилсоном!— Эдуард. Эдди. Тед. Тедди.— У меня опять пошла кровь, — сказал он жалобно и снова лег на пол.— А что вы об этом знаете, Тедди?— Пожалуй, лучше зовите меня Эдуардом. Я видел, как он выходил из ее дома в два часа ночи. И он опять был у нее вчера после обеда.— Он был на исповеди.— Гаррис его видел.— Да вы за ним, видно, следите.— Я подозреваю, что он играет на руку Юсефу.— Невероятно! Это уж вы перехватили.Она стояла над ним, словно это был покойник; в руке он сжимал окровавленный платок. Оба не слышали, как подъехала машина и снаружи раздались шаги. Обоим было странно услышать голос из внешнего мира: в этой комнате было так уединенно, так душно, как в склепе.— Что тут случилось? — произнес голос Скоби.— Да просто… — сказала Луиза и растерянно развела руками, будто хотела спросить: с чего тут начнешь объяснять? Уилсон кое-как поднялся, и кровь сразу же закапала у него из носа.— Ну-ка, — сказал Скоби и, вытащив связку ключей, сунул ее Уилсону за шиворот. — Вот увидите, старинные средства всегда помогают. — И в самом деле, через несколько секунд кровь остановилась. — Никогда не ложитесь навзничь, — продолжал он рассудительно. — Секунданты обтирают боксеров губкой, смоченной в холодной воде, а у вас такой вид, будто вы дрались, Уилсон.— Я всегда ложусь на спину, — сказал Уилсон. — От вида крови мне становится плохо.— Хотите выпить?— Нет. Мне надо идти.Он с усилием вытащил ключи из-под рубашки, забыв как следует заправить ее в брюки. Он обнаружил это, только что вернувшись домой, когда ему сделал замечание Гаррис. Он подумал: вот, значит, как я выглядел, уходя от них, а они сидели рядышком и смеялись. Он смотрел в окно на окрестный пейзаж, в ту сторону, где стоял дом Скоби, словно на поле боя после поражения. Кругом была потрескавшаяся земля и мрачные железные домишки. Интересно, такими же унылыми выглядели бы эти места, если бы он оказался победителем? Но в любви не бывает побед; иногда достигаешь незначительного тактического успеха, конец же всегда один — поражение: наступает либо смерть, либо безразличие.
***
— Чего ему было нужно? — спросил Скоби.— Объяснялся в любви.— Он в тебя влюблен?— Воображает, что да. Слава богу и за это. Чего от него еще можно требовать?— Ты его, кажется, здорово стукнула по носу.— Он меня разозлил. Назвал тебя Тикки. Милый, он за тобой шпионит.— Знаю.— Это опасно?— Может быть, при некоторых обстоятельствах. Но тогда виноват буду я.— Генри, неужели тебя вообще нельзя вывести из терпения? Неужели тебя не трогает, что он пытается завести со мной интрижку?— С моей стороны было бы лицемерием на это сердиться. Люди в таких случаях ничего с собой поделать не могут. Ты же знаешь, что даже самые милые, нормальные люди и те влюбляются.— А ты когда-нибудь влюблялся?— О да, конечно. — Он пристально следил за выражением ее лица, пытаясь выдавить из себя улыбку. — Будто ты этого не знаешь.— Генри, тебе действительно утром было плохо?— Да.— Это не отговорка?— Нет.— Тогда давай, дорогой, сходим вместе к причастию завтра утром.— Пожалуйста. — Он ведь знал, что эта минута все равно настанет. Лихо подняв бокал, чтобы доказать, что рука у него не дрожит, он спросил: — Выпьешь?— Слишком рано, милый.Он знал, что она пристально за ним следит — как и все остальные. Поставив бокал, он сказал:— Мне надо забежать в полицию за бумагами. Когда я вернусь, будет самое время выпить.Он вел машину, как пьяный, дурнота туманила ему глаза. О господи, думал он, за что ты заставляешь людей решать вот так, вдруг, не девая им времени поразмыслить. Я слишком устал, не могу думать, все это надо решать не в уме, а на бумаге, как математическую задачу, и найти безболезненный выход. Но душевные муки причиняли ему физические страдания:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84