— Поехали. Нечего тут…— Только тормозни где-нибудь. Я, Петя, выпью.К церкви евангелических христиан-баптистов на Поклонной горе Адашев-Гурский вместе с Петром подъехали в тот момент, когда вся паства разбрелась по двору и прощалась друг с другом целованием.— Чего это они? — Петр поставил машину в отдалении от ограды, в стороне от многочисленных машин, но так, чтобы через лобовое стекло был виден двор и выход из него. — Вроде не Пасха.— А принюхиваются… — Александр, пропустив сто граммов в кафе, теперь отхлебывал из купленной бутылки. — Не выпимши ли кто из братьев и сестер, не тянет ли табачком.— И что?— А — тук-тук-тук… Борьба за чистоту рядов. Допущены к кормушке. А вот и наш голубчик.— Который?— С пресвитером целуется. Вон, справа, видишь?— Пресвитер — длинный?— Ну да. А рядом — Лева с корешем каким-то.— А кореш не целуется.— Залетный, значит. Местные все целуются.— Ради Невельского здесь?— Может быть. Смотри-ка, все расходятся, а он вообще ни с кем не прощается и Леву в уголок поволок. Прямо как паук. Что ж ему от нашей мухи-цокотухи надо?— Того же, чего Остенбакену от польской красавицы Инги Зайонц. — Волков достал из перчаточного ящика, именуемого в просторечии «бардачком», длинную тонкую черную трубочку, коробочку, наушники и провода. Все это он соединил между собой, надел наушники, осторожно выставил трубочку из приоткрытого окна и, направив в сторону Невельского, нажал на коробочке две кнопки.— Любви и взаимопонимания. — Гурский отхлебнул и, откинувшись на спинку сиденья, положил в рот несколько соленых орешков.— …ршенно не понимаете объема катастрофы, любезный, — услышал в наушниках Петр. — Какие деньги? Лева, у вас мозги есть? Напрягите в своем организме хоть что-нибудь, что заведует умом. Все или ничего, понимаете? Я вот у вас заберу одну хромосому, всего одну, а потом стану откупаться деньгами…— Ну ведь всего же предусмотреть невозможно.— Как вы сказали? Невозможно? Оказывается, невозможно? А месяц назад, когда вы, подчеркиваю, вы САМИ предложили мне свои услуги, было возможно? Лева, вы гарантии давали? Извольте отвечать, дружок. Делайте что— хотите. Я не знаю, ищите, нанимайте кого хотите, обещайте любые деньги, понимаете? Лю-бы-е. Врите, землю ройте, что хотите делайте. И помните — я ваш счет открыл, я его и закрою.— Ну что вы говорите, Валерий Алексеевич… Я уже обратился в определенные структуры. Но они, как выяснилось, не совсем владеют… Но завтра же, с самого утра…— Да и какой там, к чертовой матери, счет! Если я буду вынужден… Понимаете? Вынужден буду обратиться в иные, как вы говорите, структуры… Вы меня умолять будете о смертельной инъекции. Вы мне верите?— Верю.— Все. У меня самолет завтра! Лаборатория готова, персонал…— Так, а сегодня вы домой?— Да.— Я вас провожу?— Если угодно. В десять на вокзале.— Спасибо. Жара-то какая, а?— Да уж. Дождя бы…— Вас подвезти?— Нет. Ну до метро разве.Невельский со своим спутником вышли за ограду церковного двора и направились в сторону припаркованных машин.Волков отсоединил микрофон, снял наушники и передал их Гурскому вместе с коробочкой.— На, послушай. Перемотка здесь и здесь. Это стоп. Это — воспроизведение. Ну что за баран, а? — Он открыл дверь и обратился к водителю микроавтобуса, перегородившего ему выезд. — Браток, ну тебе что, места мало? Ты же меня запер.— Ой, извините, сейчас, буквально минуточку…— В автобус входили и рассаживались по сиденьям дети-инвалиды.— Все, — Петр хлопнул двумя руками по рулю. — Ушел.— Чего ты говоришь? — Гурский снял наушники.— Ушел, говорю.— Я не дослушал… Это и есть хозяин «контрабаса», так?— Нет, это Папа Римский… А здесь до метро минут десять, нырнул — и нет тебя.— А зачем он нам, Петя? — Александр укладывал аппаратуру в «бардачок», аккуратно зажав открытую бутылку между колен. — Закроем Леву — закроем тему. Я домой, Петя, хочу, в свою собственную постельку. И Татьяне позвонить, чтобы раны зализывала.— Леву-то мы закроем. И вот тогда Валерий Алексеевич обратится в свои структуры, те-в эти, а эти с пацана футболку с Ленноном сняли, а никакой беленькой и не было. А эта откуда? А ты с Джоном во все пузо чуть не два месяца в детдоме отсвечивал. А уж тебя вычислить… И вот тут-то они тебя и порвут. Даже я загородить не сумею. Понятна мысль? Нам папа этот позарез нужен. И футболка. Чтобы ему ее отдать. Я, Саша, устал уже друзей хоронить. Или давай к Машарскому, в Бруклин.— Я в Бруклин не хочу.— А чего так?— Они же антиподы. Ходят вниз головой. Ты бы смог ходить вниз головой? А для них — норма жизни.— Машарский-то с Любарским ходят, и ничего.— Это только так кажется. И вообще, попробуй там на улице попросить у барышни ручку поцеловать. Тут же — сексуальное домогательство, и марш в полицию. А чего ради живем?— Тебе еще выжить в этой ситуации надо. Ты понимаешь?— Чего уж. Я абсолютно трезв.— Не мы с тобой одни такие умные. Как ты можешь водку пить в такую жару?— Могу. Я очень многое могу. Сдохнуть, например. Или — пожить.— Была бы футболка, могли бы поиграть. Любые деньги, а?— Во-первых, — Гурский сделал глоток водки из горлышка, зажмурившись, задержал дыхание, закусил орешками. — Вот, не так выпить люблю, как люблю поморщиться… Во-первых, когда говорят «любые деньги», то, скорее всего, кинут. Это — раз, — он стал отгибать от сжатого кулака пальцы. — Предпочтительнее конкретная цифра, она обязывает. Во-вторых, возникает морально-нравственный аспект: «А вправе ли мы с тобой брать в руки эти грязные деньги?» Ты как?— А у меня не возникает.— Вот… Ты циник. Жизнь сделала тебя циником, Петр. Ты не сумел пронести через нее свое сердце трепетным и юным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24