Где твоя щепетильность? Почему ты не можешь швырнуть эти поганые деньги им в рожу?— А ты можешь.— Кто? Это я не могу?! Конечно, не могу…— Дай-ка орешков.— И третье, Петя. Третье: где футболка?— Ну, Шарапов… Ты же этим вопросом меня под корень режешь.— А тут хочешь смейся, хочешь нет… Мы Леву сдаем или что?— Ладно, поехали.Перемахнув через Литейный мост, джип Волкова сделал левый поворот и припарковался у Большого дома на стоянке для служебных машин.— Посиди. И не высовывайся, а то рожа у тебя еще… — Петр взял большой желтый пакет плотной бумаги и уложил в него лист с заявлением и видеокассету.— Я пока дослушаю, — и Гурский полез в «бардачок».Когда за Волковым захлопнулась дверь, он закрыл черные тонированные стекла, надел на себя наушники, отхлебнул из бутылки и, нажав на кнопку, стал внимательно слушать. Дослушав до конца, нахмурился. Перемотал немного назад, прослушал еще раз конец разговора и улыбнулся. Снял наушники, отсоединил их от коробочки, засунул все на место и взял лежащий на «торпеде» телефон.— Алло, Серега? Ну наконец-то. Я тебе звоню, звоню… Слушай, а чем тогда день-то закончился? Да-а? Ну?.. Вот ведь… Пельмени? А ты? Спасибо. Ладно, извини, я тут тебе с чужой трубки звоню, ты мне вот что скажи, я в футболке был, когда ты меня домой загрузил? Да? Ты точно помнишь? Ну понятно, понятно… А что ты хочешь, не молодеем, чай, год от года. Хорошо, спасибо, созвонимся.Адашев-Гурский положил телефон, удовлетворенно откинулся на сиденьи, вытянул ноги и, сделав хороший глоток из бутылки, стал грызть соленые орешки и ждать Волкова.— Ну как?— Все. Ночевать уже на нарах будет.— А санкция там, то-се?— Ох-ох! Сериалов насмотрелся? У него там еще и героин найдут. Граммов сто как минимум. Так мне почему-то кажется. Уж больно ребята от жары злые. Тем более что одним — в Колпино, а другим — в морг.— В морг?— Ну да. У нее в сумочке визитки были. Естественно, менты отзвонились после ДТП в детдом, а он туда минут десять назад звонил, оказывается. Ну, ему передали, что она… и где находится. Сказал, что едет. Там его и возьмут. Все. А у ребят-то на него ничего и не было. Представляешь? Они его знать не знают. Такой подарок… А на тебя, выходит, крыша эфэсбэшная наезжала. Тут мы с тобой верно просчитали. Эх, дали бы мне этого Леву на одну только минуточку, один бы вопросик только задать…— И что за вопросик тебя интересует, Петя?— Вокзал. Какой вокзал?— А ты у меня спроси.— Ну?— Ты пленку слушал?— Да что мне пленка, я разговор их слышал.— Нет, Петр. — Гурский достал причиндалы, приставил наушник к уху и, найдя нужное место, протянул Волкову. — Слушай.— Ну и что? — Дослушав, тот опустил наушник.— Повтори, что ты услышал.— Ну жара, дождя бы, подвезти до метро…— Дождя?— Дождя.— Это мы с тобой, Петя, так говорим. Потому что родились и выросли в славном городе Санкт-Петербурге, где камни воспитывают культуру речи. У нас даже ханыги у пивной правильно артикулируют и, в соответствии с нормами литературного русского языка, в жару хотят «дождя». А этот? Интеллигент, ебенть…Петр взял наушник, подмотал, послушал и радостно-растерянно развел руки:— Дожжя…— Ну? У них даже дикторы телевидения, пардон, дикторы говорили чисто, а эти, теперешние, обещают непременно «дощь». Или не обещают «дожжя».— Ну, Москва… Александр, — Волков официально протянул руку. — Уважаю.— Элементарно… — Гурский отхлебнул из бутылки. — А кстати, забрось-ка меня домой.— Чего это? — Петр завел машину и вырулил со стоянки.— А Берзин проявился. Говорит, что, мол, мы в конце концов на Крестовском оказались и весь вечер в волейбол играли на пляже. На песке. Ноги-то у меня болели, помнишь? Ну это я как-то еще… Вот. А потом девок зацепили и стали их, понимаешь, шампанским поить.— Ну так это ж…— Так за шампанским-то ездил я. На тачке. Туда и обратно. И, соответственно, надел на себя штаны и все прочее. И вот шампанское-то меня и добило окончательно. Так в одетом виде я на песочке и заснул. Серега меня на себе домой доставил. Непосредственно в саму жилплощадь. С пельменями в совокупности. А сам с девками уехал. Аж с двумя.— Так…— …и хочу я поискать.— Так там же эти дважды все перевернули, я искал, ты искал.— Не понима-аешь. Ведь искали-то все трезвые. Так? А засунул я ее куда-то пьяный в жопу. А то, что пьяный спрятал, трезвый никогда в жизни не найдет.— И ты…— Петр показал глазами на бутылку.— Именно. Необходимо достичь кондиции, адекватной предыдущей ситуации, вот…— Может, тебе шампанского?— Нет. Меня от него пучит. Я, Штирлиц, люблю водку. Простую крестьянскую водку. Она греет душу. Кстати, тормозни где-нибудь, для процесса мне необходим запас.— А еда-то у тебя есть?— Это отвлекает. Впрочем, должны быть пельмени.Войдя в свою квартиру вместе с Волковым, Гурский первым делом зашел на кухню, поставил водку на стол, стянул с себя футболку и тоже бросил на стол. Потом открыл холодильник и, заглянув в морозилку, крикнул в комнату:— Есть пельмени. Аж две пачки.— Давай помогу прибраться. Время еще есть.— Ты настоящий друг, Петр.Вдвоем рассовали по ящикам и ящичкам в шкафу и на вешалке разбросанные вещи и вновь навели в квартире порядок— А от вторых ребят бардака меньше.— Так, Саша, у них и времени оказалось меньше.— Ты не опоздаешь?— А в Петрозаводске не говорят «дощь»?— Петя, он не провинциал. И едет он домой. И потом… Ну, есть фонемы, есть морфемы, сонанты, консонанты, есть специфическое московское "а". А «дощь» — это просто как штамп в паспорте. Кто филолог? Ты филолог? Я филолог. Что я тебе объясняю? Я его слушал. Он не приезжий. Он коренной москвич. Езжай на Московский вокзал. И торгуйся, Петр, торгуйся.— Ладно, если что — немедленно звони на трубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24