Я и поехал. Они меня представили, обо всем договорились и свалили. А я остался. Все хорошо: ребятня грядки копает, я ими руковожу, Анна — жена Кирилыча — на меня таращится, а я с девками старшими о жизни разговариваю и территорию облагораживаю.— Сколько девкам-то?— А их теперь не разберешь. Акселераты… Но лет по пятнадцать, наверное.— Козел старый.— Петр… — Александр укоризненно посмотрел на друга. — А кстати, почему ты спросил?— Не девки это потому что, а девчонки. Не отвлекайся.— А я не могу на девчонок не отвлекаться. Короче говоря, привязался там ко мне мальчишка один. Такой, знаешь, — все от «На-Ны» с ума сходят, а он Леннона слушает. Очень славный.— Как в приюте-то оказался?— Я не спрашивал. Я вообще с ними на эту тему не говорил. Ну вот, когда я уезжал уже, он подходит и говорит: «Дядь Саш, давайте футболками поменяемся на память?» А у меня футболка была с Джоном во всю грудь. Сейчас таких не делают. Толстая, чистый хлопок, я в секонд-хенде откопал, совершенно новая. Я в ней там ходил. А он на нее поглядывал, я видел. И я ему как раз подарить ее хотел, когда уезжать буду. А он, видишь как, он специально ждал, когда им что-нибудь выдадут, чтобы обменяться, а не просто попросить. У них же ничего своего нет… и бывают они в этом очень щепетильны. Ну вот… «Я, — говорит, — специально размер побольше выбрал. Вам подойдет». Я говорю: «А моя тебе?» А он: «А мне без разницы, я же расту. Мне главное, чтобы он у меня вот здесь был». И по груди себя похлопал. «А потом, — говорит, — я все равно до него вырасту». И вот тут, Петя, я и брякаю, ну просто как в кино самом паршивом: «Ты что же, ее всю жизнь носить собираешься?» А он улыбается: «Ага, — говорит, — до самой смерти».Последняя фраза Адашева-Гурского повисла в воздухе. Он замолчал, будто бы удивленно вглядываясь в нее, и, похоже, продолжать не собирался.Петр встал, пошел на кухню, принес непочатую бутылку, отвернул крышку, плеснул по стаканам.— На, успокойся, в чем дело-то? Гурский кивнул, выпил, закурил и, сделав глубокую затяжку, шумно выдохнул.— Все, ладно. Просто я вот тебе сейчас рассказываю, и все как-то так выстраивается, что… выходит, я в его смерти виноват, а? Или это нам судьба таким образом маячки ставит? «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…» Е… мать.— Что за маячки?— А, я же не рассказал. Убили его. Через несколько дней. А может, и раньше. Распотроши8ли всего. И вроде как я к этому отношение имею.— Какое, к черту, еще отношение?— Подожди, я же тебе докладываю — Невельский этот, который директор, он… я уж не знаю, ну странный какой-то. Он к этим шмоткам, которые спонсоры привозят, ну, как я не знаю к чему, относится. Когда ребята весной в Таллин ездили, спонсоры куртки привезли. Буквально за день до отъезда. Красивые куртки, согласен, новенькие, не стыдно в таких, но он же что? Он их все у себя в кабинете сложил, заперся, ночевал там и выдавал ребятам прямо перед посадкой в автобус. Каждому. Лично.— А у них и автобус есть?— Свой. «Икарус». Подарили. Они и ездят теперь постоянно. Каждые каникулы. Всю П8рибалтику объездили. В Финляндии были, но там не понравилось.— Зажиточно живут. А что же детишкам в Чухляндии не понравилось? Сухой закон?— Да каким детям. Это Леву что-то там не устроило, но «не в том дело». Как раз за день перед этой их последней поездкой опять спонсоры приезжали и привезли, в частности, футболки эти белые на всех. Я в кабинет к нему зашел поговорить, что, мол, вы все завтра уезжаете, так, может быть, со мной сегодня разберемся, дел у меня, в общем, никаких не осталось, все закончил. А он: «Не до вас, вы же видите, какая кутерьма. Езжайте пока, а недельки через полторы позвоните, подъезжайте и рассчитаемся». А сам футболки стопкой складывает и в сейф прячет, и — под ключ, представляешь?— У него сейф такой здоровый?— Да обыкновенный. В детдоме-то всего человек двадцать, я разве не говорил? Он же частный какой-то, я не знаю, я в детали не вникал. У них и персонала-то — сам Невельский, жена его, Аня, она и зам, и воспитате8ль, и бельем заведует, и я не знаю, что она еще делает, да тетки местные на кухне. Все.— Ну и?..— Что? Да вот, собственно, на следующий день автобус с самого утра во дворе уже стоит, ребята позавтракали, и он им после завтрака, заметь, после завтрака, чтобы пятнышка не поставили, выдал новые футболки эти. «Идите, — говорит, — быстро переодевайтесь и в автобус». Тут Пашка ко мне и влетел. «Давайте, — говорит, — поменяемся». Ну, поменялись, он мою быстро надел, в штаны заправил, куртку на груди на зиппер — вжик, и в автобус. Я его футболку в сумку бросил и тоже в автобус сел. Подвезли они меня до Колпина, я Пашке с улицы помахал, а он сидит в самом конце салона — сияе-ет! Ну и все. Я домой, а они — в ближнее зарубежье.— А потом?— Потом… Потом я звоню недели через полторы. Аня эта трубку берет, здоровается как-то так натянуто и говорит, что у них ребенок погиб. Паша Сергеев. Я говорю: «Как?» А она: «Ох, и не спрашивайте». И трубку повесила. Я, конечно, тут же туда поехал. Приезжаю, Ани нет, Лёвы этого — тоже. Я к ребятам: «Как?» А они и говорят, что, когда границу проехали, где-то там остановились — то ли перекусить, то ли пописать, а потом, когда в автобус садились. Лев Кирилыч стоял в дверях и всех чуть ли не по головам пересчитывал. Ну вот, все сели, а он с Пашкой на улице остался и как начал его трепать, за куртку схватил и трясет, у парня чуть голова не отлетела. И никто не понимает, за что. А потом Пашка вырвался и убежал. И все. И больше никто его не видел.Ну, Кирилыч, конечно, заяву в местную полицию накатал, мол, так и так, сбежал трудный ребенок, контингент, сами понимаете, специфический — детдом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24