— Он-то ведь, бедный, несмысленный… Ничего не знает, ни в чем не виноват. Аннушка бедна, Аннушка горька, — приговаривал Епишка, — сидеть тебе над царем над мертвым тридцать три года… Нескоро твой ворон воды принесет… Помнишь?Старая, плечи вогнуты, костылем упирается, все вдаль глядит. Коротайка шубейная да платок от савана завязаны. В Киев идет мощам поклониться.В красной косыночке просфора иерусалимская… У гроба господня склонялась.Солнце печет, пыль щекочет, а она, знай, идет и ни на минуту не задумается, не пожалеет. У куста села, сумочку развязывает… сухарики гложет с огурчиком.— Зубов нет, — шамкает побирушке, — деснами кусаю, кровью жую…— Телом своим причащаешься, — говорит побирушка. — Так ин лучше богу заслужишь…Ходят морщины желтые, в ушах хруптит, заглушает.— Берегешь копеечку-то? — спрашивает искоса побирушка.— Берегу — всю жисть пряла, теперь по угодникам разношу. Трудовая-то жертва дорога.По верхушкам сосен ветерок шуршит.— Соснуть бы не мешало, — крестится побирушка.Приминая траву, каратайку под голову положила. Мягка она, постель травяная, кости обсосанные всякому покою рады. О Киеве думает, ризы божеские бластятся.«Ни сумы, ни сапог, ни поясов кожаных…» — голос дьякона соборного в ушах звенит…«О-ох, грешная я», — думает.— Фюи, фюи, — гарчет плаксиво иволга. Тени облачные веки связывают.По меже храп свистит, побирушка на сучье привалилась.Тихо кусты качаются… Тень господня над бором ползает.— Господи, — шепчут выцветшие губы, — помилуй меня грешную.«Ни сумы, ни сапог, ни поясов кожаных», — гудит в ушах.— Тетенька, — будит прикурнувшую побирушку, — встань, тетенька.— А-ат? — поднимается нищенка.— Бездомная ты, бездомная, возьми вот сумочку-то. Деньги тут. Ни сумы, ни сапог, в писании сказано… — плачет. Успокоилось сердце. Комочком легла. Глаза поволоклись морокой.— Фюи, фюи, — гарчет плаксиво иволга.— Идем, — подвязывает лапти побирушка, — провожу… До Маркова доберемся, а там заночуешь.В осиннике шаги аукают.— Это, я думаю, ты не от сердца дала мне… Лишние они у тебя.Глядит вдаль, а в глазах замерла безответность.— Что молчишь-то? — дергает ее за руку.— Ни сумы, ни сапог, тетенька, камни с души своей скинаю.— То-то… камни… знаем мы вас, прихожалок. Нахапите с чужой крови-то, а потом раздаете. Ишь и глаза, как озеро, пышут… Знаем мы вас. Знаем!— Лазарь, ты мой Лазарь, — срывается кроткий шепот. — Ничего у бога нет непутевого, — ударяет клюкой по траве. — Все для человека припас он… От всего оградил. Человек только жадничает.— Вишь, мушки мокреть всю спили с травы. Прошли бы, оброснились. Чай, с снохами-то неладно жила? — пытливо глядит ей в глаза побирушка.— Нет, родная, никого не обижала.— Врешь поди.— Я к мощам иду, — тихо шепчет. — Что мне душу грязнить свою, непутевое говоришь. Не гневи бога, не введи во искушение, — поют на клиросе.— То-то, вот вы такие и искушаете, — сердито машет палкой. — Святоши, а деньги кроете.— О-ох… Устала… — опускается на траву. — Прогневаю бога ропотом. Прости ты меня окаянную.Побирушка, зажав палку, прыгнула, как кошка.— У-у-у… — защелкала зубами.Зычный хряст заглушил шелест трав. Кусты задрожали.— Отдай деньги, проклятущая…— Фюи, фюи, — гарчет иволга.Глаза подернулись дымкой. К горлу подползло сдавленное дыханье, под стиснутыми руками как будто скреблась мышь.Старый Анисим прилежным покаяньем расположил к себе игумена монастырского.— Как ты, добрый человек, надоумил мир-то покинуть? Ведь старая кровь-то на подъем, ох, как слаба.— Так, святой отец, — говорил Анисим. — Остался один, что ж, думаю зря лежать на печи, лучше грехи замаливать. Сын, вишь, у меня утонул. Старуха не стерпела, странствовать ушла. Дома молодайка есть, пусть как хочет живет. Сказывают, будто она несчастная была, и сын-то, может, погинул с неудачи… А мне дела до этого нет, такая она все-таки добрая, слова грубого не сказала, не обидчица была.Похоронил Степан мать, сходил к Анисиму, получил с него деньги и дома остался жить. Оставила мать припадочного братишку, зорко заставила следить.— Нет тебе счастья и талана, — сказала она, — ползай, как червь, по земле, если бросишь его.Побоялся Степан остаться с Анной, а жениться на ней, гадал, — будут люди пенять.«Что, мол, девок тебе, что ль, не хватает, бабу-то берешь».Поехал он как-то в Коростово к тетке на праздник да остался заночевать. На улице девчата под окнами слонялись, парни в ливенку канавушки пиликали.— Поди, — сказала ему тетка, — тебя девки-то зманывают.Степан надел поддевку, заломил набекрень шапку, пошел к девкам.Девки с визгом рассыпались и скрылись.— Кто? — окликнули его парни.— Свой.— Нет, не свой, — заговорил кто-то. — По ухватке видно — не свой… У нас, брат, так девок не щупают. Больно хлесток…— Невесту, что ль, выглядываешь? — спросил гармонист.— Невесту, — тихо ответил Степан.— Так ты, брат, видно, сам знаешь… у нас положение водится… четверть водки поставь.— Ладно, — сказал Степан, — поставлю, только не четверть, а три бутылки… Денег не хватает…— Не хватает, не надо, — кивнул гармонист. — Мы не такие уж глоты. — Завозился на каблуках.Степан отдал деньги ребятам и пошел к девкам.Девки сидели на оглоблях пожарной бочки и, опершись на багор, играли песни.Степан приглядывался, какая покрасивее, и, сильно затягивая папиросу, светил.В середках одна все закрывалась рукавом, и он смекнул, что он ей нравится.Зашел сзади и, потягивая к себе на колени, свалил.Девка смеялась и, обхватив его за грудь, старалась повалить.Закружив, начал целовать ее в щеки и отвел в сторону.— Пусти ты, — отпихивалась она. — У, какой безотвязный… пусти!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20