— Я расскажу тебе сказку.— Ты знаешь про Аленушку и про братца-козленочка Иванушку? — пришлепывая губами, выговаривал Юшка. — Расскажи мне ее… мне ее, бывалоча, мамка рассказывала.Самовар метнул на загнетку искрами.— Готов, — сдунув золу, сказала Лимпиада и подошла к желтой полке за чашками.— Славная штука, — ухмыльнулся Филипп, — рублев двести смоем… Чтой-то я тебя, братец, не знаю, — обернулся он к Кареву: — Говоришь, с Чухлинки, а тебя и не видывал.— Я пришляк, у просфирни проживаю.— Пономарь, что ль, какой?— Охотник.Лимпиада расстелила скатерть, наколола крошечными кусочками сахар и поставила на стол самовар.Ободнялая снеговая сыворотка пряжей висела на ставне и шомонила в окно.— Зорит… — поднял блюдце Карев. — Вот сейчас на глухарей-то хорошо.От околицы заерзал скрип полозьев. Ваньчок, охая, повернулся на другой бок и зачесал спину.— Ишь наклюкался , — рассмеялась Лимпиада и накрыла заголившуюся спину халатом. — Гусь жареный, тоже свататься приехал!— Ох, — застонал Ваньчок и откинул полу.— Кто там? — отворил дверь Филипп.— Свои, — забасил густой голос.Засов, дребезжа, откатился в сторону, и в хату ввалились трое скупщиков.— Есть дичь-то? — затеребил бороду брюхатый, низенького роста барышник.— Есть.— А я тут проездом был, да вижу огонь, дай, мол, заверну наудалую.— Ты, Кузьмич, отродясь такого не видывал; одно слово, пестун четвертной стоит.Карев, поворачивая тушу, улыбался, а Лимпиада светилась гасницей.— Бейся не бейся, меньше двух с половиной не возьмем.Кузьмич, поворачивая и тыча в лопатки, щупал волков.— Ну, так, значит, Филюшка, двести с четвертью да за волков четверть.— Коли не обманываешь — ладно.Влез за пазуху и вынул туго набитый бумажками кошелек.— Получай, — слюнявя пальцы, отсчитывал он.— Счастлив, брат, ты, — ткнул в бок Филипп Карева, — и скупщик, как нарочито, пожаловал.Карев весело помаргивал глазами и глядел на Лимпиаду. Она кротко потупив голову, молчала.— Так ты помоги, — скинул тулуп Кузьмич.Карев приподнял задние ляжки и поволок тушу за дверь.— Ишь какой здоровый! — смеялись скупщики.— Мерина своротит, — щелкнул кушаком Филипп. — Как дерболызнул ему, так ан навзничь упал.— Он убил-то?— Он…На розвальни положили пестуна и обоих волков. Филипп вынул из головней рогожу и, накрыв, затянул веревкой.— Н-но! — крикнул Кузьмич, и лошади, дернув сани, засемно поплелись шагом.Умытое снегом утро засмеялось окровавленным солнцем в окно.Кузьмич шагал за возом и сопел в трубку.— Не надуешь проклятого.— Хитрый мужик, — подхватили скупщики и задергали башлыками.— Дели, — выбросил Филипп на стол деньги.— Сам дели.— Ну, не ломайся.Ваньчок встал, свесил разутые ноги и попросил квасу.— Кто это? — мотнул он на согнувшегося над кучей денег Карева.— Всю память заспал, — ухмыльнулся Филипп.— Нет, самдели?— Забыл, каналья?— Эй, дядя, — поднялся Карев, — аль и впрямь запамятовал, как мы тебя верхом на медведе везли?— Смеетесь, — поднес к губам корец.— А нам и смеяться нечего, коли снегом тебя оттирали.К столу подошла Лимпиада. Ваньчок нахлобучил одеяло и, скорчившись, ухватился за голову.— Тебе полтораста, а мне сто, — встал Карев и протянул руку.— Как же так?— Так… я один… А ты с сестрой, вишь.Ваньчок завистливо посмотрел на деньги.— Ай и скупщики были?..— Были.— Вон оно что…Карев схватил шапку, взмахнул ружье и вышел.— Погоди, — останавливал Филипп, — выспишься.— Нет, поторапливаться надо.В щеки брызнуло солнце и пахнуло тем весенним ветром, который высасывает сугробы.На крыльцо выбегла Лимпиада.— Заходи! — крикнула она, махая платком.— Ладно.Шел примятой стежкой и норовил напрямик. На кособокой сосне дятел чистил красноватое, как раненое, крыло.На засохшую ракиту вспорхнул снегирь и звонко рассыпался свистом.С дальних полян курилась молочная морока и, как рукав, обвивала одинокие разбросанные липы.— Садись, касатик, подвезу! — крикнула поравнявшаяся на порожняке баба.— И то думаю.— Знамо, лучше… Ишь как щеки-то разгорелись.Хлестнула кнутом, и лошадь помчала взнамет, разрывая накат и поморозь.— Что ж пустой-то?— Продал.— Ишь бог послал. У меня намедни сын тоже какого ухлопал матерого, четвертную, не стуча по рукам, давали.— Да, охота хорошая.За косогором показалась деревня.— Раменки! — крикнула баба и опять хлестнула трусившую лошадь.Около околицы валялась сдохлая кобыла, по деревне пахло блинным дымом.На повороте он увидел, как старуха, несшая вязанку дров, завязла в снег и рассыпала поленья.На плетне около крайней хаты висела телячья шкура.— Подбирай, бабушка! — крикнул весело и припал на постельник.За деревней подхватил ветер и забили крапины застывающего в бисер дождя.Баба накинула войлоковую шаль и поджала накрытые соломой ноги под поддевку; ветер дул ей в лицо.Карев, свернувшись за ее спиною, свертывал папиросу, но табак от тряски и ветра рассыпался.Ствол гудел, и казалось, где-то далеко-далеко кого-то провожали на погост.— Остановись, тетенька, закурю.Лошадь почувствовала, как над взнузданными губами натянулись вожжи, и, фыркнув, остановилась.Свернув папиросу, он чиркал, закрывая ладонями, спичку, но она тут же, не опепеля стружку, гасла.— Экай ты какой! — крикнула укоризненно баба. — Погоди уж.Стряхнув солому, она обернулась к нему лицом и расстегнула петли.— Закуривай, — оттопырила на красной подкладке полы и громко засмеялась.Спичка чиркнула, и в лицо ударил смешанный с мятой запах махорки.Баба застегнулась и поправила размотавшуюся по мохрастым концам шаль.Туман припадал к земле и зарывался в голубеющий по лощинам снег.Откуда-то с ветром долетел благовест и уныло растаял в шуме хвой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20