..— Не пущу, — прижимался к ней Степан. — Хоть кричи, не пущу.Прижал ее к плетню и силился расстегнуть коротайку.— Ты, тетенька, меньше ста рублей не бери, — говорил он утром о приданом. — Ведь я не бобыль: две лошади, три коровы да овец сколько…— Да чья она? — спрашивала тетка. — Куда идти-то мне?— Черноглазая такая. Кудри на лоб выбиваются.— А, ну теперь знаю. Ишь какую метишь, — она ведь писарева…— Отдадут — сама говорила.— то-то…Она надела новую шубейку, покрыла белую тужильную по покойному мужу косынку и пошла свахой.— Ты что, Марьяна? — спросила писариха и поманула ее ладонью.— Посвататься, касатка, пришла, за племянника. Может, знавала Степку-то, без порток все у волости бегал махоньким…— А, — протянула писариха. — Что ж, разве он не женат еще?— Нет.— Мы хотели ведь погодить, с приданым никак не собрались.— Да мы и немного берем-то.— Сколько?— Да как тебе сказать, не меней сотни.— Ладно, — кинула в заслон мочалку, — сговорено.— А он-то, — указала она на спящего на лавке писаря, — как же?..Писариха подняла ногу и плюнула на каблук.— В пятках он у меня, я с ним и разговаривать не стану.Марьяна поклонилась и, подвязавшись, пошла обратно. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Откулева-то выползло на востоке черное пятнышко и, закружилось, начало свертываться в большой моток.По яру дохнувший ветерок трепыхнул листочки кленов, и вдогон зашептал вихорь.Шнырявшая в сединах осины синица соскользнула с ветки и, расплескав крылышки, упала в синь.Карев сидел у плеса и слушал, как шумели вербы.Волосы трепались, и в них впутывалась мягкая сыпучая мшанина.Он чувствовал на щеках своих брызги с плеса, и водяное кружево кидало в него оборванные клочья.Сердце его кружилось с вихрем, думал, как легко бы и привольно слиться с грозою и унестись далеко-далеко, так далеко, чтобы потерять себя.Яр зашумел, закачался, и застонала земля.Протягивая к ветру руки навстречу, побежал, как ворон, к сторожке.«Не шуми, мати зеленая дубравушка, дай подумать, погадать». Упал на траву. «Что ты не видел там, у околицы, чего ждешь? — шептал ему какой-то тайный голос. — В ожиданьях только погибель. Или силы у тебя не хватает подняться и унестись отсюда, как вихорь?»«Нет, все не то, — подумал он. — Это на бред похоже. Надо связать себя, заставить или сильней натянуть нить с початка кудели, или уж оборвать».Яр шумел…Черная навись брызнула дождем, и капли застучали, как дробь, по широким листьям лопушника.Карев встал и, открыв рот, стал ловить дождь губами.С бородки его, как веретено, сучилась холодноватая струйка, шел босиком по грязи, махал сапогами и осыпал с зеленых пахучих кустов бисер.В прорванных тучах качалось солнце, и по дороге голубели лужи.С околицы выбежала Лимпиада и зазвенела серебряным смехом.Она была мокрая, и с косы ее капала роса.— Дождь фартуком собирала, — сказала она и, приподнявшись на цыпочки, подставила ему алые губы.Карев повесил перед солнцем на колья сапоги и стал отряхивать с мокрых штанов грязь.— Иди, замою… Филиппа нет, — обняла его за плечи. — Тес пилит.Обмыл ноги и, сжав горсть, плеснул на нее. По щекам ее с черными мушками грязи покатилась вода, она подбежала к луже, хотела брызнуть ногой, но поскользнувшись, упала.Поднял и со смехом понес на крыльцо.Лимпиада стирала рукавом рубахи грязь и, закрасневшись, качала ногами.— Костя, — притиснула она его голову, — милый, не уходи. Как хорошо-то!Навстречу, повиливая хвостом, выбежал с веселым лаем Чукан и, оскалив зубы, ловил мотавшийся на ноге Лимпиады башмак.К вечеру в сторожку вернулся Филипп и стал рассказывать, как били деда Иена в холодной.— В остроге сидит, сердешный, — говорил он. — Скоро, наверно, погонят.— Жалко, — вздыхала Лимпиада, — хороший мужик был.Прояснившееся небо опять заволоклось тучами, и сверкавшая молния клевала космы сосен.Филипп чиркнул спичку и, подлезая под божницу, засветил лампадку.В дверь кто-то заскребся; Лимпиада отворила и увидела кошку.— Милая, — нежно протянула руки, — где ты пропадала? Я давно уж не сержусь на тебя.Посадила на колени, стала гладить.Облезлые волосы спадали на сарафан и белели, как нитки.Кошка пучила глаза и, мурлыча, сама гладилась об ее руки.— Ты убил… — покосился с пеной у рта пристав, — ты убил?..— Я, — отозвался дед Иен. — Говорю, что я.— Связать его! — крикнул он мужикам. — Да с понятыми в холодную отправить.Дед Иен сам протянул руки и заложил их назад.— Вяжи покрепче, Петро, — сказал он мужику, — а то левая рука выскочит.— Ладно, — мотнул головой Петро, — ты больно-то не горячись, мы ведь для близиру.Спотыкаясь, пошел вперед, и на губах его застыла светлая улыбка.Пристав толкнул его на крыльцо холодной и ударил по голове тростью.По щеке зазмеилась полоска крови.— Эй, — крикнул грозно Петро, — ты что делаешь! — и, схватив замахнувшуюся трость, сломал о худощавое колено пополам.— Ты не хрындучи! — затопал пристав. — Я тебя, сукин сын, в остроге сгною!— Видал?.. — показал ему кулак Петро. — Мы такую шваль видывали.— Молчать! — крикнул, покраснев, как вареный рак, и ударил его по щеке.Петро размахнулся, и кулак его попал прямо в глаз приставу.Покачнулся и упал с крыльца в грязь. Над бровью вскочила набухшая шишка, и запылавший глаз сверкнул, как кровяное пятно.— Ой, караул! — закричал он и, поднявшись на корточки, побежал к Пасику.— Ну, дед, сиди, — сказал Петро, — а я теперь скроюсь, а то, пожалуй, найдут, по обличию узнают.— Прощай, Петро, — обернулся дед, подавая развязать руки. — Мне теперь, видно, капут — дух вон и лапти кверху.— Прощай, дед. Спасибо тебе за все доброе, век не забуду, как ты выручил меня в Питере.— Помнишь?— Не забуду.Обнявшись, с кроткой печалью сняли шапки и расстались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20