Он как-то особенно нежен стал к жене.На прощеный день она ходила на реку за водой и, поскользнувшись на льду, упала в конурку.Домой ее привезли на санях, сарафан был скороблен ледяным застывом.Ночью с ней сделался жар, он мочил ее красный полушалок и прикладывал к голове.Анна брала его руку и прижимала к губам. Ей легко было, когда он склонялся к ней и слушал, как билось ее сердце.— Ничего, — говорил он спокойно и ласково. — Завтра к вечеру все как рукой снимет.Анна смотрела, и из глаз ее капали слезы.На первой неделе поста Костя причастился и стал собираться на охоту.В кошель он воткнул кожаные сапоги, онучи, пороховницу и сухарей, а Анна сунула ему рушник.Достал висевший на гвоздике у бруса обмотанный паутиной картуз и завязал рушником.Опешила, но спросить не посмела. После чая он сел под иконы и позвал отца с матерью.Анна присела с краю.— Благословите меня, — сказал он, нагнувши голову, и подпер локтем бледное красивое лицо.Отец достал с божницы икону Миколы Чудотворца. Костя вылез и упал ему в ноги. В глазах его колыхалась мутная грусть.Связав пожитки, передернул кошель за плечи и нахлобучил шапку.— К страстной вертайся, — сказал отец и, взяв клин, начал справлять топорище.Перекрестился, обнял мать и вышел с Анной наружу. Дул ветер, играла поземка, и снег звенел.Костя взял Анну за руку и зашагал по кустарниковому подгорью.Анна шла, наклонив голову, и захлестывала от ветра каратайку.У озера, где начинался лес, остановился и встряхнул кошелем.Хвои шумели.— Ну, прощай, Анна! — проговорил тихо и коротко. — Не обижай стариков. — Немного задумался и гладил ее щеку. — Совсем я…Анна хотела крикнуть и броситься ему на шею, но, глянув сквозь брызгавшие слезы, увидела, что он был уж на другом конце оврага.— Костя! — гаркнула она. — Вернись!— Ись… — ответило в стихшем овраге эхо. ГЛАВА ТРЕТЬЯ — Очухайся! — кричал Филипп, снимая с Ваньчка шубу.Ваньчок, опустив руки, ослаб, как лыко.Гасница прыгающим отсветом выводила на белой печи тень повисшего на потолке крюка. За печурками фенькал сверчок, а на полатях дремал, поджав лапы калачиком, сивоухий кот.— Снегом его, — тихо сказал Карев.— И то снегом…Филипп сгорстал путровый окоренок и, помыв над рукомойником, принес снегу.Ваньчка раздели наголо, дряблое тело, пропитанное солнцем, вывело синие жилы. Карев разделся и начал натирать. Голова Ваньчка, шлепая губами, отвисла и каталась по полу.В руках снег сжимался, как вата, и выжатым творогом капал.От Ваньчка пошел пар, зубы его разжались, и глухо он простонал:— Пи-ить…Вода плеснула ему в глаза, и, потирая их корявыми руками, он стал подыматься.Шатаясь, сел на лавку и с дрожью начал напяливать рубаху.Филипп подсобил надеть ему порты и, расстелив шубу, уложил спать его.— С перепою, — тихо сказал он, вешая на посевку корец, и стал доставать хлеб.Карев присел к столу и стал чистить водяниковую наволочку картошки.Отломив кусочек хлеба, он посолил его и зажевал.Пахло огурцами, смешанной с клюквой капустой и моченой брусникой.Филипп вынул с полки сороковку и, ударяя ладонью по донышку, выбил пробку.— Пей, — поднес он стакан Кареву. — Небось не как ведь Ваньчок. Самовар бы поставить, — почесался Филипп и вышел в теплушку.— Липа? Лип?.. — загукал его сиповатый голос. — Проснися!Немного погодя в красном сборчатом сарафане вошла девушка.Косы ее были растрепаны и черными волнами обрамляли лицо и шею.Карев чистил ружье и, взведя курок, нацелил в нее мушку.— Убью, — усмехнулся он и спустил щелкнувший курок.— Не боюсь, — тихо ответила и зазвенела в дырявой махотке березовыми углями.Лимпиаду звали лесной русалкой; она жила с братом в сторожке, караулила чухлинский лес и собирала грибы.Она не помнила, где была ее родина, и не знала ее. Ей близок был лес, она и жила с ним.Двух лет потеряла отца, а на четвертом году ее мать, как она помнила, завернули в белую холстину, накрыли досками и унесли.Память ее прояснилась, как брат привез ее на яр.Жена его Аксинья ходила за ней и учила, как нужно складывать пальцы, когда молишься богу.Потом, когда под окном синели лужи, Аксинья пошла к реке и не вернулась. Ей мерещились багры, которыми Филипп тыкал в воду, и рыбацкий невод.— Тетенька ушла, — сказал он ей, как они пришли из церкви. — Теперь мы будем жить с Чуканом.Филипп сам мыл девочку и стирал белье.Весной она бегала с Чуканом под черемуху и смотрела, как с черемухи падал снег.— Отчего он не тает? — спрашивала Чукана и, положив на ладонь, дула своим теплом.Собака весело каталась около ее ног и лизала босые, утонувшие в мшанине скользкие ноги.Когда ей стукнуло десять годов, Филипп запряг буланку и отвез ее в Чухлинку, к теще, ходить в школу.Девочка зиму училась, а летом опять уезжала к брату.На шестнадцатом году за нее приезжал свататься сын дьячка, но Филипп пожалел, да потом девка сама заартачилась.— Лучше я повешусь на ветках березы, — чем уйду с яра.Она знала, что к ним никто не придет и жить с ними не останется, но часто сидела на крыльце и глядела на дорогу. Когда поднималась пыль и за горой ныряла, выплясывая, дуга, она бежала, улыбаючись, к загородке и отворяла околицу.Нынче вечером с соседнего объезда приехал вдовый мужик Ваньчок и сватал ее без приданого.Весной она часто, бродя по лесу, натыкалась на его коров и подолгу говорила с его подпаском, мальчиком Юшкой.Юшка вил ей венки и, надевая на голову, всегда приговаривал:— Ты ведь русалка лесная, а я тебя не боюсь.— А я возьму тебя и съем, — шутила она и, посадив его на колени, искала у него в рыжих волосах гниды.Юшка вертелся и не давался искаться.— Пусти ты, — отпихивал он ее руки.— Ложись, ложись, — тянула она его к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20