— Жалко, — ворчал Петро, — таких и людей немного остается.Дед Иен велел сторожу открыть дверцу холодной и, присев на скамейку, стал переворачивать онучи.— Бабка-то теперича у кого твоя останется? — болезно гуторил сторож.— Э, родной, об этом тужить неча, общество знает свое дело. Не помрет с голоду.— Так-то так, а как постареет, кто ходить за ней станет?— Найдутся добрые люди, касатик. Не все ведь такие хамлеты.Говор смолк. Слышно было, как скреблась за переборкой мышь. В запаутинившееся окно билась бабочка.Наутро к селу с гудом рожков подъехали стражники. В руках их были плети и свистки.Впереди ехал исправник и забинтованный пристав. Подъехали к окну старосты, собрали народ и стали читать протокол.— «Мы обязываем крестьян села Чухлинки выдать нам провожатого при аресте крестьянина Иена Иеновича Кавелина, — громко и раздельно произнес исправник. — В противном случае общество понесет наказание за укрывательство».— На вас креста нет, — зашумели мужики. — Неужели мы будем смотреть, кого кто-либо из вас посылает с каким поручением. Гляди на нас, — обернулись все лицами к приставу, — узнавай, кого посылал вчера.— Мошенники! — кричал пристав. — Мы вас на поселение сошлем!— Куда хошь ссылай, нам все одно. Кому Сибирь, а нам мать родная.Деда иена привели на допрос под конвоем.— Так ты заявляешь, Кавелин, что совершил убийство без посторонних?— Да.— В какую пору дня вы его убили?— В полдень.— Имеешь ли оправдания, при каких обстоятельствах совершилось убийство?— Все имеем, — закричали мужики.— Молчать! — застучал кулаком исправник.— Вам известно, — сказал дед Иен, — болей я говорить не стану.— Тридцать горячих ему! — закричал пристав и, вынув зеркало, поглядел на распухшую, с кровоподтеками губу.Два стражника повалили его на землю и, расстегнув портки, навалились на ноги и плечи.Взмахнула плеть, и по старому желтому телу вырезалась кровяная полоса.— Кровопийцы! — кричали мужики, налезая на стражников и выламывая колья.— Прошу не буянить, — обратился исправник. — Староста, вы должны подчинить их порядку. Остановите.— Братцы, — крикнул староста, — все равно ничего не поделаешь! Угомонитесь на минутку.— Ишь какой братец заявился, — крикнул кто-то. — Сказали ему, а он и рад стараться.Деда Иена подняли и развязали руки. Дрожа и путаясь руками, он стал застегивать портки.— Прощайте, братцы, — кричал он, снимая шапку, — больше не свидимся.— Прощай, — как стон, протянули мужики и с поникшими головами смотрели, как два стражника, посадив его на телегу, повезли в город.Карев, прощаясь, сунул в руку деда пачку денег.— Возьми обратно, — крикнул стражник. — Не полагается. Опосля суда…Лимпиада стояла на колымаге и, закрывшись руками, вздрагивала от рыданий.— Поедем, — сказал он ей, когда стражники скрылись за селом.— Едем, — сказала она и, дернув вожжи, поворотила лошадь на проулки.День заутренне гудел, и с бора несся неугомонный шум.— Ну и изверги! — говорил Карев. — В глазах хватают за горло, кровь сосать.По дороге летели звенящие паутинки и пряжей обвивали космы верб.— Н-но, родная, — потрагивал Карев вожжами. — Тут, чай, за спуском недалече. Ну, как ты думаешь? — спросил, обернувшись, заглядывая Лимпиаде в глаза. — Ведь ждать, кроме плохого, ничего не дождешься.Лимпиада молчала, и ей как-то сделалось холодно от этого вопроса. Она сжалась комочком и привалилась к головням.— Какое бесцветное небо, — сказала она после долгого молчания. — Опять гроза будет. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Карев решил уйти. Загадал выплеснуть всосавшийся в его жилы яровой дурман.В душе его подымался ветер и кружил, взбудораживая думы.Жаль ему было мельницы старой.Но какая-то грусть тянула его хоть поискать, не оставил ли он чего нужного, что могло пригодиться ему в дороге.«Сходи, взгляни и, не показываясь, уходи обратно. Так надо, так надо».После этого на другой день Лимпиада заметила на лбу его складку, которой никогда не видела.— Милый, ты о чем-нибудь думаешь? — спросила она. — Перестань думать. Ты видишь, я тебя люблю, ничего не требую от тебя, останься только здесь, послушай хоть раз меня, ты уйдешь, я сама скажу, когда почую, что тебе уходить надо.— Любая моя белочка, — говорил, лаская ее, Карев. — Ты словно плотвичка из тесного озера синего, которая видит с мелью ручей на истоке и, боясь погибели, из того не хочет через него выплеснуться в многоводную речку. Послушай ты меня хоть раз, выпутай свои космы из веток сосен, отрежь их, если крепко они запутались. Я ведь и без кудрей твоих красивых буду любить тебя. Оденься ты странницей, возьми из своего закадычного друга яра посох и иди. Ты можешь ведь этот яр унести с собою. Ты не бойся, что что-нибудь забудешь, — сердце ничего не теряет.— Яр аукает, отвечает эхом, но никогда не принимает, что говорят ему. Он отдает слова обратно, — сказала Лимпиада. — Если бы я была водяницей, я бы заманула тебя в омут и мертвого стала бы ласкать. Но я лесная русалка, полюбила тебя живого, тут и я несчастлива и ты.— Эй вы, голуби! — крикнул Филипп. — Полно вам ворковать, помогли бы мне побросать на сушило сено, я бы вам спасибо сказал и чаем напоил.— Дешево же ты, воробей, платишь, — засмеялся Карев и, подпоясав кушак, надел пахнущие кирпичом желтые рукавицы.Анна спеленала своего первенца свивальником, надела на бессильную головку расшитую калпушку и пошла к бабке на зорю.Не спал мальчик, по ночам все плакал и таял, как свечка.Вошла в низенькую, с короткими сенцами хату и, став около порога, помолилась богу.— Здорово, бабушка.— Поди здорово, касатка. Чего скажешь?— Не спит он. Заговорить пришла, просто никак за ним не уходишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20