Хата была заперта, и на крыльце на скамейке лежала пустая пороховница.«Куда же ушел?» — подумала она и повернула обратно. Вечерело. Оступилась в колею и вдруг, задрожав, почувствовала, что под сердцем зашевелился ребенок.— Ох! — вскрикнула тихо и глухо, побежала к дому, щеки горели, платок соскочил на плечи, но она бежала и ничего не замечала.В открытых глазах застыл ужас, губы подергивались как бы от боли.Прибежала и, запыхавшись, села у окна.«Зачем же я бежала? Господи, откуда эта напасть? Что делать мне… что делать?..»Думы вспыхивали пламенем и, как разбившаяся на плесе волна, замирали.«Вытравить, избавиться», — мелькнула мысль. Она поспешно подбежала к печурке.«Преступница», — шептал какой-то голос и колол, как шилом, в голову.«Господи, — упала она перед иконой, — научи!»На брусе — для мора тараканов, в синей бумажке, — в глаза ей бросилась спорынья.С лихорадочной дрожью наскребла спичек и смешала с спорыньей.Когда цедила из самовара воду, в ней была какая-то неведомая ей дотоле решимость.Без страха поднесла к губам запенившуюся влагу и выпила.Чашка, разбившись, зазвенела осколками, и, свалившись на пол плашмя, Лимпиада забилась, как в судороге.Волосы, сбившись тонкими прядями, рассыпались по полу и окропились бившей клочьями с губ пеной. Под окном ворковали голуби, и затихший бор шептался о чем-то зловещем.Лицо ее было как мел, и на нем отражалась лесная зеленая дремь.Филипп не поехал к Ваньчку, он встретил чухлинского старосту и пошел оглядывать намеднишнюю вырубку.Щепа пахла ладаном, на голых корнях в вырубях сверкала вода.— Тут надо бы примерить, — сказал староста. — Сбегай-ка до дому за рулеткой.Филипп сломил ветку калинника и побег к сторожке.Чукан, свернувшись в кольцо у ворот, хотел схватить его за ногу.В голову ударило мертвечиной, на полу в луже крови валялась Лимпиада — и около нее разбитая чашка.— Отравилась!.. — крикнул, как журавль перед смертью, и побежал к колодцу за холодной водой.Поливал ей на грудь, пальцем разжимал стиснутые зубы.Холодел.Склонившись на колени, закрылся руками и заголосил по-бабьему.— Ой, не ходила бы девка до мельника, не развивала бы свою кудрявую косу, не выскакивала бы в одной сорочке по ночам, не теряла бы свою девичью честь.Ползал, подымал осколки чашки и подносил к носу.— Ох ты, бесталанная головушка, при тебе спорынья в поле вызрела, и на погибель ты свою ее пожинала.Ваньчок трепал за ухо своего подпаска.— Ты опять, негодяй, потерял ярку. Ищи, харя твоя поганая, до смерти захлыщу.— Я, дя-аденька, ни при чем, — плакал Юшка. — Вот те Христос, не виноват…— Я те, сволочь, покажу, как отказываться. Ишь сопляк какой подхалимный!Возбужденный опять неудачей, напился к вечеру пьян и поехал опять сватать Лимпиаду.Около околицы ему послышалось, что Филипп поет песню.Он слез с телеги и, качаясь, выгаркивал осипло «Веревочку»:Эх, да как на этой на веревочкеЖизнь покончит молодец…С концом песни ввалился в избу и остолбенел.— Это он! — крикнул с брызгами пены у рта. — Это он… Он яр поджег, дымом задвашил…Красные глаза увидели прислоненную к запечью берданку.Голова кружилась безумием и хмелем.Схватив берданку, осмотрел заряды и выбежал на дорогу.Ветер ерошил на непокрытой голове волосы и спускал на глаза.Хвои шумели.Вечерело. Карев ходил набрать грибов. Заготавливал на отход.Шел с грустной думой о Лимпиаде и незаметно подошел к дому.В хате светился огонь, и на полу сырой картошкой играл кот.На крыльце он увидел темную тень и подумал, что его кто-то ожидает.Прислоненная к перилам тень взмахнула ружьем.«Филипп, — подумал Карев, — на охоту, видно, напоследок зовет…»Грянул выстрел, и, почуял, как что-то кольнуло его и разлилось теплом.Упал… по телу пробегла дремная слабость. Показалось еще теплее, но вдруг к горлу хлынуло как бы расплавленное олово, и, не имея силы вздохнуть, он забился, как косач.Стихало… От дороги слышались удаляющиеся шаги. Месяц, выкатившись из-за бугра долины, залил лунью крыльцо и крышу.— Ку-гу, ку-гу… — шомонила за мельницей сова.
1915 г. СЛОВАРЬ МЕСТНЫХ РЯЗАНСКИХ НАРЕЧИЙ
Составлен А.А. Есениной. Приводится с некоторыми сокращениями.
Артус — просфора, освященная в первый день пасхи.
Бочаг — яма на дне реки, омут.
Брус — крайний ряд кирпичей у чела печи.
Брусница — деревянный футляр для точильного бруса. Во время работы привязывается ремнем за спину косца.
Бурыга — ухаба, рытвина.
Бучень — птица выпь.
Воронок — медовая брага с хмелем.
Выбень — выбитое место.
Вяхирь — сетчатый кошель для сена.
Гребать — брезговать.
Грядки — две продольные жерди, образующие края кузова провозки.
Донце — дощечка со специальной рамкой, на которую садится пряха, вставляя в нее гребень или кудель.
Жарница — глиняная миска для запеканов.
Забурукал — глухо, невнятно заворчал, забормотал.
Задвашить — задушить.
«Заря-зоряница…» — заговор от бессонницы. Есенин слышал его от матери.
Засемать — засуетиться, зачастить ногами.
Засычка (норовить в засычку) — задираться, ввязываться в драку, скандал.
Захряслый — затверделый.
Зубок — подарок новорожденному.
Калпушка — детский чепчик.
Кочетыг — тупое, широкое, плоское шило для плетения лаптей и кошелей.
Кулага — заварное жидкое тесто из ржаной муки с солодом.
Лоск — лог, лощина или низкое место в поле.
Лушник — ситный хлеб, испеченный с луком, пережаренным в масле.
Мотальник — приспособление в прялке для сматывания пряжи.
Мускорно — трудно, кропотливо.
Мухортая — захудалая.
Наянно — навязчиво.
Нехолявый — неопрятный, неряшливый.
Ободнять — рассветать.
Оборки (оборы) — веревочные завязки у лаптей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20