Тут выступают неким противоречием так называемые слезы радости, а отнюдь не скорби, но это мнимое противоречие и в действительности здесь имеет место физиологическая полнота чувства слез. Слезы радости по большей части вызываются эффектом неожиданности и обязаны они также нарушению внутреннего порядка, но только в благоприятную для души сторону.
Такую силлогистику или, если угодно, философию слез, возможно воспроизвести на основе ноуменальных постижений Вл. Соловьева, хотя его исследования сориентированы несколько в ином направлении, где жалость, совместно с объемлющим ее чувством слез, объявлены «нравственным чувством». Вл. Соловьев провозглашает: «Первичный, прирожденный нам характер этого нравственного чувства не отрицается ни одним серьезным мыслителем и естествоиспытателем уже по той простой причине, что чувство жалости или сострадания — в отличие от стыда — свойственно (в зачаточной степени) многим животным и, следовательно, ни с какой точки зрения не может рассматриваться как позднейший продукт человеческого прогресса» (1996, с. 81). Этим непроизвольно удостоверяется нравственный облик духовности в самой основе и полагается, что нравственность закладывается в само духовностное намерение и потребность человеческой души, — вполне можно помыслить, что духовность суть нравственный долг души . Но основное содержится в том, что чувство слез (жалость и сострадание, по Вл. Соловьеву) отнесено русским философом к «первичным, прирожденным» актам человеческого естества вне связи с «человеческим прогрессом», только оно происходит из первородного подсознательного субстрата человеческой натуры. Это обстоятельство в корне меняет точку зрения на слезы, высвечивая в них духовное первоначало.
Архетипическая природа чувства слез поворачивает физиологически-нравственные рассуждения Вл. Соловьева в сторону заветов еврейской Торы о крови. Материализация человеческой души в крови, произведенная Торой, казалось бы, самовольно включает в себя и слезы, как неизбежный, но сопутствующий элемент, однако проницания Вл. Соловьева о «прирожденном», подсознательном характере чувства слез меняет смысловую структуру отношения слезы кровь и слезы становятся сюзереном крови ; в русском фольклоре находится афористическое выражение: слеза вода — да иная вода дороже крови. Именно такая интенция более соответствует неоглашенному замыслу еврейской Торы и в духовной истории евреев имеет значение смысловая разница в утверждениях: «еврейские слезы сочатся кровью» и «еврейская кровь порождает слезы». И эта разница превращается в принципиальное и мировоззренческое неприятие христианского (европейского) толкования крови, о котором вещает современный проповедник д-р Били Грэм: "Отличительная черта христианства — это жертва крови Христосовой. Без нее мы не можем быть спасены. Кровь — это символ смерти Христа. Библия учит, что Христос нас искупил Своей кровью… Во-вторых: кровь приблизила нас к Богу… В-третьих: кровь создает мир… В-четвертых: кровь оправдывает … В-пятых: кровь очищает " (1996, с. с. 120, 121). Трудно понять, что означает этот культ крови: любовь к убийству или убийство любви. И хотя подобная крайность вовсе не типична для христианского духовоззрения, но сам факт наличия симптоматичен для демонстрации разительного отличия еврейского восприятия от христианского.
Знаменательно при этом, что в той мере, в какой еврейское воззрение отстраняется от христианской доктрины, оно сближается с русским духовным призывом, и эта близость впечатляюще проявлена и выразительно оформлена на основе синтеза еврейского заповедания о крови (по Торе) с русскими постижениями о слезах (по Вл. Соловьеву), который завязался на общем субстрате — «человеческой душе» (по-еврейски) и «отдельном человеке» (по-русски). Философское раскрытие сущности индивидуальной личности, выполненное в русской школе, настолько созвучное с древнееврейскими напевами, что определение личности, данное Вл. Соловьевым, требуется считать не менее, чем русским откровением Торы, и дух Торы здесь облачен в блестящую философскую униформу: " Человеческая личность , и, следовательно, каждый единичный человек, есть возможность для осуществления неограниченной деятельности (1996, с. 202). . Здесь этот факт фиксируется как духовнозначимое явление , но отнюдь не случайное совпадение обстоятельств и не особенность исторического поворота. А его значимость как эмпирического закона наблюдаемости заключена в общем моменте, который и создает не только одинаковый, но один и тот же стержень обоих духовных доктрин -индивидуальную человеческую личность. Этот субъект и станет центральным предметом познания в последующем изложении рефлексии русского еврейства как особой проблемы мирового еврейства в изгнании (галуте).
В свете подобного рассмотрения заявляет о себе тема, которая как бы особняком стоит в этой проблеме, но, тем не менее, одинаково присуща как еврейскому контексту, так уникальному русскому духоощущению. Речь идет о духовной значимости человеческих страданий как само собой разумеющемуся выходу для чувства слези, в общем обзоре, как комплексного выражения человеческой боли и ущемления внутреннего порядка души. С одной стороны, психофизиологически и духовно страдания принадлежат чувственной иерархии комплекса слез и в этом состоит еврейский аспект страданий; с другой стороны, русским переживанием страдания обособлены в самостоятельную духовную субстанцию, которая заполонила собой все чувственное пространство слез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195