Противный волокита, голову готова дать на отсечение, он уже заранее, на всякий случай заигрывает с Серафиной... Ох, уж эти мужчины!.. Веришь ли, я узнала, он изменяет мне с актеркой во Львове. Знаю и все-таки не могу плюнуть ему в физиономию и расстаться с ним!
— Прости, ты хотела сообщить новость...
— Да, это было, так сказать, лирическое отступление,— со вздохом заметила тетя.— Так вот, во Львове ходят слухи, будто отец Серафины сватает ее шестидесятилетнему генералу фон Штален. Ты, наверно, о нем слыхала: богач, пользуется большим влиянием при дворе, словом, человек известный. Надо тебе заметить, генерал не спутницу жизни себе ищет, а молодую, красивую особу, умеющую вести себя в обществе, для представительства, для карьеры. При дворе с помощью женщины многого можно достигнуть... Понимаешь?..
— Негодяй! — вскричала мама.— Это вполне в его духе. Готов родную дочь продать... В его представлении, тут нет ничего предосудительного, напротив, он считает, что таким образом она получит доступ в высший свет, удостоится монаршей милости! Но я не позволю ему compter sans son hote l. В Карлсбаде мы обручим Серафину.
— Ротмистр говорит: генерал с отцом Серафины тоже собираются в Карлсбад. Видишь ли, мне случалось встречать генерала в обществе, конечно, каков он a huis clos2, судить не берусь, но на людях — нарумяненный, набеленный, напомаженный, в парике, в корсете, со вставными зубами и подложенной ватой грудью он выглядит не старше пятидесяти лет. К тому же он остроумен, любезен, умеет обходиться с женщинами. Такой понравится Серафине скорей, чем придурковатый Оскар.
— А я на что? — заметила мама.
Они заговорили тише. Потрясенная открывшейся мне
1 соваться не в свое дело (фр.).
2 за закрытой дверью (фр.).
тайной, не помня себя от возмущения, я бросилась к себе в комнату и упала на кровать,— от волнения у меня сердце чуть не выскочило из груди.
8 мая
Вчера у меня так дрожали руки, что я едва могла писать. Всю ночь не смыкала я глаз, думая, как быть. Поистине само провидение, ангел-хранитель надоумили меня подслушать под дверью и узнать заранее, какая мне уготована участь.
Утром я вышла в гостиную, стараясь казаться спокойной, но мне это не удалось. Тетя нашла, что у меня печальный и томный вид, и приписала это вчерашнему скандалу! Господи, до ротмистра ли мне, когда я стою перед выбором между шестидесятилетним стариком и молокососом-идиотом. Что он идиот, сомнений нет! Из маминых слов следует, будто это доброе, болезненное создание, но она из великодушия выставляет его в выгодном свете. Людская молва гласит о нем иное. Хорошенькое дело, иметь мужа-калеку, вызывающего отвращение...
Старый муж, конечно, тоже не подарок судьбы, но старость — его печаль, а не моя. Какое мне дело до этого? Он представит меня ко двору, введет в высшее общество, и передо мной откроется достойное поприще. Это я понимаю! А идиот, которого придется прятать от посторонних глаз, пока он не отправится на тот свет...
Только этого недоставало! Плакать хочется, волнение теснит грудь... Я зла на весь мир!
После обеда я вышла в сад. Там уже прогуливалась мисс Дженни, и мне велено было к ней присоединиться. Но, признаться, я сделала все возможное, чтобы избежать этой встречи.
Гляжу, за забором, в поле — сиятельный управляющий с землемерным прибором. Медная трубка, не то линейка, так поглотила его внимание, что он и не заметил бы меня, если бы я не кашлянула. Тогда он повернул голову в мою сторону и поклонился. Думаю, он рад был бы убежать, да тренога удерживала его на месте. Тогда я решила помучить его.
— Добрый вечер!
— Добрый вечер,— сказал он и замолчал, опять приставив глаз не то к трубке, не то к линейке.
— Что это вы делаете? — спрашиваю.
— Поле замеряю,— говорит.
— Наверно, скучное занятие?
— Напротив, интересное.
— Этим заниматься вам нравится больше, чем бывать в обществе?
— Во всяком случае, не меньше.
Снова наступило молчание. Он что-то чертил на бумаге, а я продолжала стоять. Он поднял голову, я улыбнулась, тогда на лице его изобразился испуг, и он стал похож на черепаху, готовую спрятаться под панцирь.
Честно говоря, я вела себя как горничная, которая любезничает с конторщиком. При воспоминании об этой сцене мне становится стыдно.
— Я вижу, вы рисуете,— заметила я, не зная, что сказать.— Уж не узоры ли?
Он посмотрел на меня и вдруг весело, непринужденно рассмеялся.
— Нет,— говорит.— Узоры рисовать я не мастер. Карты, чертежи еще куда ни шло, и то получается не слишком хорошо.
Сказал и снова погрузился в работу, а я чуть со стыда не сгорела. Мне бы надо уйти, но оставлять поле боя посрамленной, приниженной — нет, ни за что!
— Вы, верно, скучаете в деревне?
— Нисколько, мне такая жизнь привычна,— ответил он, не поднимая головы, словно хотел от меня отделаться.
— Я подумала: может, вы хотите воспользоваться книжками из нашей библиотеки? — поторопилась объяснить я.
Он из вежливости посмотрел на меня, но так непочтительно, насмешливо улыбнулся, словно кнутом полоснул. Я вскинула на него глаза и убежала.
20 мая
В последние дни нет никакого желания браться за перо. Если бы я не дала себе слово, то совсем распростилась бы со своим поверенным, которому мне нечего поверять... Скука смертная! Отъезд назначен на июнь. Я считаю дни... на пальцах, по календарю, зеваю и предаюсь раздумьям, кого предпочесть: старика или идиота, идиота или старика? Ну и задали мне задачу! Впрочем, там видно будет. И тот и другой даст мне то, без чего я не мыслю себе жизни: экипажи, деньги, драгоценности, положение в обществе. Вот увижу их и брошу жребий.
Оба будут в Карлсбаде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36